Пустота и вечная боль внутри, и неистребимая, проклятая потребность почувствовать себя живым. В первые годы и даже века после пробуждения он был слишком безумен, чтобы осознавать происходящее. Память стала возвращаться потом, позднее, принеся с собой очередную вспышку безудержной ярости. Кто знает, чтобы сталось с ним, если бы не одна-единственная ниточка, что тянула туда, вперед, к живым? Даже две нити. И одна из них, благодаря чужой боли и вине, стала целым канатом, за который так удобно цепляться утопающему. Но и она бы не спасла, слишком пропитанная горечью и ядом чужой тоски, если бы не теплота второй, что позволяла изредка сорвать покрывало безумия и взглянуть правде в глаза. Он монстр, и монстр опасный для всех живых, потому что у него больше нет ни принципов, ни чести. Только жажда отомстить и ожить — почувствовать еще хоть раз ладонью теплоту солнечных лучей и коснуться ЕЕ.
Пусть он безумен, но она примет его любым… Он верил в это. Лишь изредка, набравшись сил после очередного ритуала, он позволял себе приблизиться к ее особняку, прячущемуся в тени чужих дворцов, и благодарил всех богов, что она не переехала туда, на воздушные острова, куда ему путь был пока закрыт — слишком опасно.
Хвост с силой ударил по камням, высекая искры. Вспышки неконтролируемой ярости случались теперь реже, но совсем предотвратить их не получалось. Никак. Когти вошли в собственную руку, но замерший иршас даже не шевельнулся. Длинные, покрытые чешуей пальцы вошли в рану, коснувшись омертвевшей кожи с исследовательским интересом. Кровь не шла, как и всегда — лишь странная бледная субстанция, застывшая теперь в его жилах.
Смех — горький, безумный, безудержный сорвался под купол залы, скрываясь в вышине.
— Никто меня не осс-становит… больш-ше никто…
Черная чешуя тускло блеснула в свете холодного голубоватого пламени светильников, и иршас обернулся, глядя, казалось, прямо на Рин. У него были глаза Киорана — глубокие, темные, с синей искоркой в глубине. Только совершенно мертвые.
В ту ночь она думала, уснуть так и не сможет, как только вырвалась из сна, тяжело дыша и обливаясь потом. Спросонья еще и обратилась, чуть не посшибав хвостом все, что стояло поблизости. Из горла вырвался тихий хрип. Судорожно втянула воздух ноздрями, стремясь унять мечущееся сердце, в котором засела игла боли, когда на плечи легли чужие руки, заставляя не вздрогнуть, а успокоиться. Она знала, что этот иршас не причинит ей вреда.
— Что произошло, шианэ Рин-э? — обращение прозвучало непривычно, почти мягко.
Резко обернулась, но лицо замершего напротив наследника было по-прежнему бесстрастным.
— Сон. Вернее, видение, — выдохнула, невольно прижавшись щекой к его ладоням. Мужчина застыл, а потом неожиданно придавил ее хвост собственным — во дворце Нильяр пребывал в истинном виде.
— И что же мир тебе показал? Что тебя так напугало и шокировало? — не так давно они все-таки перешли на «ты», когда рядом больше никого не было. Как выразился ал-шаэ — он к этикету был абсолютно равнодушен, но положение обязывало.
Кончик чужого хвоста скорее бессознательно поглаживал ее собственный, стремясь успокоить. Это всего лишь ночная слабость, неужели она не может позволить себе так мало? Рин откинулась на грудь ал-шаэ Нильяра, чувствуя, как отступает слабость — их связь позволяла восполнять энергию за счет друг друга.
— Это я должна вас охранять, — слабо усмехнулась.
— И будешь, мой Щит, — голос наследника прозвучал неожиданно жестко, — когда закончишь обучение в Академии и принесешь присягу. Несмотря на все твои особенности и нашу связь, которую не имеет смысла отрицать, ты еще слишком юна, чтобы пытаться сейчас нести такую ответственность.
Надо понимать, что возражать бесполезно. От такого тона слетела вся расслабленность, заставив напрячься в этих полуобъятиях. Рин попыталась отстраниться, но не смогла даже пошевелиться — настолько стальными казались сейчас объятия ал-шаэ. Пришло осознания того, что мужчина, будучи иршасом, полностью обнажен, а на ней осталась лишь легкая ночная туника, едва ли что-то скрывающая. Щеки припекало так, что, казалось, на них можно воду кипятить. Вот же идиотина.
Золото, присыпанное пеплом… красивый окрас чешуи, и темнота не помеха его разглядеть. Сейчас он казался почти горячим, от прикосновения к покрытой пластинами чешуи груди разбегались ручейки жара по венам, рождая легкую улыбку. Пальцы невольно коснулись более прохладных чешуек хвоста — чувствительность ладоней иршасов превышала человеческую во много раз. Как приятно… Гладкая и неожиданно гибкая, сейчас чешуя совсем не казалась жесткой. Пальцы коснулись хвоста снова, когда ее руку бережно, но непреклонно отстранили.
Больше всего на свете Нильяр сейчас походил на змею, приготовившуюся к броску за самой желанной добычей. Мужчина подался чуть вперед, почти касаясь ее волос. Черты его лица утратили любые эмоции, резко заострившись. Крылья тонкого носа подрагивали, втягивая воздух, а объятья стали почти удушающими. Наверное, именно поэтому особенно остро резанул спокойный голос, выцветший и лишенный любого проявления эмоций.
— Так что ты увидела, шианнэ?
Захотелось зашипеть. Громко и желательно нецензурно. Этот мужчина, даже находясь рядом оставался столь далеким, как звезда в небе. Даже ужас, испытанный от видения, поблек, вытесненный вспышкой иных эмоций.
Вдох. Выдох. Ты сильная, Рин. Ты выдержишь. Ты должна, и забудь всякие «хочу-не хочу». Не девочка уже, чтобы в сказки верить. Грело уже то, что в тоне ал-шаэ больше не было снисходительного пренебрежения, которое так часто перепадало всем остальным, за исключением его близких.
Рассказ не отнял много времени, но лишь об одном она отчего-то умолчала. Знала, что он не станет полностью ее читать, и так не нашла в себе силы рассказать о таких родных глазах на чужом, изможденном лице.
— Значит, он жаждет мести и воскрешения… Что ж, все, как мы и предполагали. Куда интереснее, что у нашего мертвеца, оказывается, есть дорогое ему существо… — мужчина задумался, продолжая рассеянно поглаживать ее хвостом, от чего перехватывало дыхание и хотелось коснуться губами мерцающей в полутьме чешуи.
— Ты говорила, что ему уже много веков, и большую часть времени он себя не осознавал?
— Да, так и есть, — вспоминать было тяжело и… больно. Ей было жалко, до дрожи, до стона это безумное существо. Слишком уж он напомнил…
— Да, я тоже подумал об Эраньяше.
— Он поправится? Как он? — осторожное.
— Неплохо. Думаю, скоро ты сможешь его навестить. Раш спрашивал о тебе, — в голосе промелькнуло тепло, адресованное, увы, не ей. Да и вообще, наверное, показалось. — А его не жалей, не стоит. Он убийца и предстанет перед Судом, причем судом не только Верховного Судьи, но и императора, и, возможно, даже жрецов. Слишком беспрецедентный случай. Дом в твоем видении я посмотрел, но зацепок у нас по нему нет. Все слишком смазано и непонятно. Но, зная его цели, мы, по крайней мере, можем помешать ему получить желаемую добычу.
Аш арзал, змейство. Он так близко, что разум мутиться, а надо бы высчитать желанные коэффициенты. Если они несовместимы, то и рассчитывать не на что, Нильяр слишком практичен, да и опасно это и безрассудно.
Но она так и не успела — словно проклятье какое-то. Мужчина потянулся лениво — и разжал руки, выпуская. Только чужой хвост на мгновение прижал ее сильнее, вызывая сладкую странную дрожь — и тут же отпустил.
— Ложись спать, Дейирин. Завтра будет тяжелый день. В третьем иторе после полудня жду в своем кабинете. По сути, ты уже здорова, и нам пора, наконец, решить, что предпринять.
И прежде, чем она успела или сумела хоть что-то ответить, ал-шаэ также неслышно и быстро исчез. Змей вредный. Коснулась плеч, которые щекотали выбившиеся из косы белоснежные пряди. Это уже больше, чем просто симпатия и привязанность, и вырвать ее из души невозможно. Только заледенеть навеки для любых чувств.
Остаток ночи она проспала крепко и без сновидений.
Утром на столике возле кровати она нашла припечатанный жреческой темной печатью пергамент с несколькими строками, дороже которых в этот момент не существовало. Так же, как и подчеркнутой размашисто заветной цифры — 99, 6 %. Ее бог сдержал свой обещание.