ЗМЕИНАЯ ПЕСНЬ
Я увидел нечто более мерзкое, чем то, что я видел когда-либо прежде. Нечто действительно нечестивое. Теперь я понимаю, что свело Фэстрина с ума, и почему он готов был убить всех нас.
Некогда зеленые поля, заброшены, разоренные войной. Некогда живое население стало теперь нежитью. И некогда выдающийся некромант, ставший вождем гражданской войны, которая вынудила правящий совет уйти в изгнание, теперь, кажется, сошел с ума. Но ходят слухи о причинах его безумия – причинах, из-за которых все оставшиеся в живых жители Тэя должны сплотиться.
* * * * *
Песня была пронзительной и свистящей, но все же по-своему красивой, и эта красота сковала Барериса и его товарищей словно цепью. Они без сил брели, подгоняемые людьми-ящерами, которые двигались по обе стороны от колонны, хлеща хвостами и ловя чешуей блики лунного света.
Почва была рыхлой и грязной. Воздух напитался запахом чернозема и гниения, и через верхушки деревьев не проглядывали звезды. Рептильи воины остановились, но песня продолжала затягивать пленников в черную воду. Протиснувшись мимо Барериса, Сторик двинулся дальше, пока его голова не скрылась под водой.
Барерис должен был делать то, что приказывала мелодия, но она, к счастью, не запрещала ему помогать дворфу. Он ускорил свой шаг, пошарил в воде и нашел широкие плечи Сторика. Барерис поднял его, оставляя всю верхнюю часть тела своего компаньона над водой, и понес вперед.
Пленники выкарабкались из вялотекущего потока на небольшой остров. Певец замолчал и просто уставился на них. Барерис предположил, что существо вылупилось из яйца человекоящера, но оно отличалось от своих собратьев. Оно стояло прямо, вместо того, чтобы горбиться, его голова напоминала формой клин, больше похожая на змеиную, чем на голову ящерицы, и его чешуя образовывала причудливые узоры света и тьмы.
Существо проворчало что-то другим человекоящерам, и они все повернулись и ушли в тень.
– Я не понял, – сказал Тэрсос, понизив голос до шепота. Его уши были разорваны и покрыты запекшейся кровью там, где человекоящер выдрал у него серебряные кольца. – Они что, действительно просто ушли прочь, не связывая нас и не выставляя охрану?
Сторик прищурился и повернул голову, вглядываясь вдаль. Родившийся в тусклом свете подземья, дворф видел ночью почти так же, как и днем.
– Похоже на то, – сказал он.
– Тогда давайте уберемся отсюда, – Тэрсос отступил к воде.
– Подожди, – произнес Юрид. Из них всех маленький человек выглядел наименее взъерошенным. Возможно, это было потому что, будучи Сломанным, монах, поклявшийся служить богу мучеников Илматеру, был одет лишь в простую одежду и тюбетейку. Для ящеролюдей было очевидно, что он не носил оружия, кошельков, украшений или чего-либо еще, стоящего того, чтобы это украсть, и поэтому, они не потрудились даже обшарить его своими грубыми, когтистыми лапами.
– Ждать?! – вскричал Тэрсос. – Чего? Того, чтобы вернулись эти и выпели весь разум из наших голов снова? Я так не думаю. – Он сделал еще один шаг, хлюпая в грязи, и затем вошел в воду, сразу же вскипевшую вокруг него.
Он кричал и шатался. Он молотил рукой по воде, и Барерис видел, как извивающиеся водные змеи свисали с нее, сжав челюсти вокруг его плоти.
Барерис и Юрид рванулись вперед и протянули руки. Если они смогли бы вытащить Тэрсоса из воды, возможно, он мог бы быть еще спасен. Но он был просто вне досягаемости, и они не могли войти в воду. Песня рептильего шамана успокоила змей, позволив пленникам безопасно перебраться через реку, но свободные от его влияния, они ринутся на любого, кто вошел в их родную стихию.
Тэрсос упал лицом вниз, и поток понес его тело, со все еще копошащимися на нем змеями, дальше.
Барерис вздохнул и повернулся, чтобы найти Горстага, впивающегося взглядом в него.
– Это – твоя ошибка, – проворчал копьеносец.
Обвинение перевернуло душу Барериса. «Да, – думал он, – да, это так».
* * * * *
Барерис знал, что пел хорошо, и аккомпанировал себе столь же искусно на своей поцарапанной, кое-где разрубленной, потрепанной лютне, и поэтому, некоторые прохожие останавливались, чтобы послушать. Но никто не бросил ни единой монеты во вдавленную оловянную чашку, стоявшую у него в ногах. Некоторые люди даже свистели или плевались на потертые булыжники богатого рынка.
Во всем была виновата внешность Барериса, его долговязое тело, выбритые скальп и брови, светлая кожа и татуировки выдавали в нем молодого человека из Тэя. Со временем он обнаружил, что чессентцам не нравятся тэйцы. Они могли бы желать прекрасные товары из его страны, они могли бы унизиться перед Красными Волшебниками и их свитой, чтобы купить их изделия, заработать немного их золота, или просто из страха перед их неудовольствием, но бродяга-тэец, в заштопанном плаще и изношенной безрукавке, вызывал только враждебность.