Шапиро издал рвотный звук. Сонни вздохнул и сказал: «Да ладно, Алан. Пойдем по соседству и покончим с этим».
Лессинг всегда считал себя сильным человеком, который мог дать хороший бой со связанными за спиной руками — в буквальном смысле. Охранники Сонни доказали обратное. Он нанес всего один уверенный удар и с удовлетворением увидел, как малыш с дубинкой согнулся, задыхаясь. Затем другой охранник ударил его коленями и прижал коленями к пояснице. Его синий комбинезон сорвали, и его обнаженного, корчившегося и ругающегося, потащили через дверь, по коридору в комнату, идентичную первой. Они подняли его и бросили на стол, как у Абу Талиба. Его поверхность была слоем льда, прижимающимся к его позвоночнику.
Он почти не чувствовал, как ремни Тай-До обматываются вокруг его запястий и лодыжек. Они открыли ему рот и вставили резиновый конформер. На вкус это было ужасно, он поперхнулся и попытался выплюнуть, но безуспешно. Потом ему намазали глаза какой-то смазкой и завязали. Пальцы подняли его пенис, чтобы ввести катетер. Это было больно, как огонь. Пластиковая трубка вошла в его анус. Наконец ему в уши вставили затычки и прикрепили к вискам и груди холодных металлических пауков — мониторов.
Мир стал темным и тихим местом.
Он не чувствовал своих пальцев, а мягкий пояс не позволял ему горбиться и стучать ягодицами по столу. Сначала у него были ужасные судороги в раскинутых руках и ногах, но они прошли. Ощущения медленно угасли, когда его тело привыкло к путам и холодной зеркальной поверхности стола. Его дыхание замедлилось, и грохот крови в висках затих.
Голос проговорил ему на ухо. Он был громким, слишком громким, усиленным электроникой и превратившимся в хриплый, скрипучий рев. Вероятно, оно принадлежало Сонни, хотя оно уже не походило ни на что человеческое. Там было написано: «Извините… э-э… так лучше. Пошевели левой ногой, если слышишь меня.
Он едва успел заметить, когда игла для внутривенного вливания вошла ему в предплечье.
Тишина. Мир.
Опасения. Волноваться.
Оттенок страха.
Сплошная стена страха, огромная приливная волна, катящийся, нарастающий вал паники.
Оно понеслось к нему, над ним и над ним. Он рухнул, разбивая его защиту, разрушая его решимость, кружась и разбрызгиваясь, бурляя в каждой щели его мозга. Ужас пробежал по его мышцам, хлынул в кровь, пронесся по артериям, ворвался, чтобы задушить его сердце, глаза, рот. Он зажал кляп, чтобы не закричать, но потом понял, что все равно кричит.
Вонь пота, фекалий и едкой мочи забивала ноздри; запах был единственным чувством, которое они не могли у него отнять.
Волна утихла, бурно забулькала и исчезла в безликой дали. Он обвис на путах, дрожа и обмяк от облегчения.
Другая, более большая, темная и устрашающая волна маячила на горизонте. Беспомощный, он смотрел, как оно приближается. Крик совершенно не помог.
Скрипящий голос ударил его по барабанным перепонкам, как физический удар. «Теперь, Алан. Расскажи нам о Ричмонде. Безличные пальцы вытащили резиновый кляп из его зубов.
Ему пришлось продержаться, сделать вид, что он пытается сохранить свою тайну. Сможет ли он выдержать еще одно нападение? Черт побери, если Абу Талиб мог, то и он тоже мог.
— Нет, — прохрипел он. «Ни за что!»
На этот раз все было намного, намного хуже. Возможно, они добавили дозу какого-то обезболивающего. Пальцы заменили кляп во рту на другой с вакуумной насадкой, не позволив ему задохнуться собственной рвотой.
В следующий раз он увидел видения. Сонни упомянул ЛСД. Его мать была там, наблюдая за его стыдом, наблюдая, как он дрожит, корчится, кричит и наполняет бутылку под столом желтой мочой. Она фыркнула, поморщилась и потащила его в подвал. Там она заставила его раздеться, а затем подменила его веткой деревца во дворе. Он играл спичками, не так ли? Разве не он поджег сарай с инструментами Ларсонов? Разве он не знал, что его отцу пришлось заплатить мистеру Ларсону двадцать три доллара за ущерб? Ни одна хорошая христианская семья не могла мириться с такими махинациями! Следующим шагом он будет пить и курить травку и… и…! Ей-богу, он отработает: месяц суббот в зоомагазине, чистя собачьи выгулы!
Хуже всего было то, что он увидел Мавис, дочь Ларсонов, на два года старше его, наблюдающую за его мучениями через окно прачечной — и смеющуюся, как сука-ведьма! Завтра его унижение распространится по всей школе.