Неизвестные части тела молотили, молотили и качали. Мир закрутился. Твердость пронзила какой-то далекий придаток, и жгучая боль вырвалась из места, которое, как подсказала ему память, было его левым плечом. С опозданием его уши уловили стук и замогильный стон, которые могли исходить от него самого. Дыхание вырвалось из легких, о чем он даже не подозревал.
Он словно упал с какого-то места выше на какое-то место ниже. Над ним вырисовывались серые колонны, а черный прямоугольник вдалеке становился выше и приобретал иную форму.
Память сообщила: «Дверь. Это дверь. Вы под столом, сэр. Память была излишне саркастичной.
Белизна окутала его, и он боролся. Его руки, когда он их освободил, были бледными, как рыбьи жабры, с фиолетовыми, зелеными и желтоватыми синяками, полосами и пятнами. При других обстоятельствах он мог бы восхищаться собственной красочностью. Каким он был? Хамелеон? Перегородчатая ваза? Перед ним вернулась картина: странная вещь с плоскостями, углами и сырыми цветами. Это был человек, но сильно искаженный.
Память подсказала ему слово: «Лувр». Он где-то стоял и смотрел на картину через красную бархатную веревку. Он чувствовал запах цветов: запах француженки, с которой он был. Кем она была? Как ее звали? Париж! В отпуске из Анголы?
Пустота вернулась, когда Память поспешила искать новые данные.
Кто-то внутри его черепа приказал ему подняться. Кто, черт возьми, вообще был главным? Непроизвольно его руки нащупали опору, а ноги, о которых он даже не подозревал, сжались, толкнулись и поднялись. Камень откатился, и Лазарь вышел из гроба. Отличная работа, мистер Иисус! Отличная координация, ноги! Глобус, который был квинтэссенцией, он поднялся над плоской поверхностью, и поле его зрения поневоле поднялось вместе с ним. Эти невоспетые герои, его легкие, закачались, и холодный воздух хлынул внутрь, заставив его закашляться.
Его невидимый координатор отдавал распоряжения, и где-то далеко внизу, отдаленно связанный с его пузырем видения-эго, ноги шаркали, руки вращались для равновесия, а рука цеплялась за край серой поверхности стола. Белое покрывало полностью исчезло. Это вызвало укол стыда: он был наг. Что бы сказала его мать? Он чертовски хорошо знал, что она скажет! И Мэвис Ларсон будет там, чтобы подглядывать в окно подвала, пока он переключается.
Перед ним маячила продолговатая черная «дверь». Он прижался к нему и почувствовал твердость, гладкость и холод. Что-то причинило ему боль внизу, в месте, называемом «живот». Там был круглый твердый глобус. Это не было его частью; таким образом, он должен принадлежать черному овалу. Существо было холодным, ледяной комок прикасался к его коже. Он просунул руку между ним и животом, и он повернулся. Что-то щелкнуло.
Черный прямоугольник изменился, чего, видимо, и следовало ожидать в мире нереальности. Круглый шарик ускользнул, и поверхность, к которой он прислонился, покатилась вместе с ним вбок, наискосок и сразу, заставив его споткнуться. Он рванул вперед.
Полный вперед, капитан! Матросы в синих мундирах расхаживали взад и вперед по покачивающейся палубе перед блестящими латунными корпусами, дождь лился через открытый люк, и прожектор резал волны в воющей, наполненной пеной ночи снаружи. Очередной чертов фильм! Он стал лучше отличать настоящее от прошлого, настоящее от нереального, мужчин от мальчиков. На этот раз Беверли Раунтри лопнула жвачку рядом с ним в кинотеатре. Он потерся ногой о ее бедро, и они одновременно покатились навстречу друг другу, два сердца с единой страстью! Должно было произойти крещендо музыки и прилив алой страсти; вместо этого ее передние зубы пронзили его нижнюю губу, и она чуть не сломала свой большой костлявый нос о его скулу. Вот вам и романтика!
За дверью был другой мир, место серых, черных и приглушенных коричневых оттенков. Ряд маленьких солнц промаршировал над ним, удаляясь вдаль. Одного или двух не хватало, что нарушало симметрию. Ему было все равно. Эстетическая оценка была выше его понимания. К черту попытки показаться мирским мудрецом перед своей маленькой француженкой! Или это была Беверли?
Его ноги двинулись, и мимо них пронеслись темные серые стены. Появились еще черные прямоугольники, которые остались позади с обеих сторон. Он услышал под собой свистящий, скребущий звук. Он споткнулся, и кто-то там внизу отправил на мостик срочное сообщение о боли. Он бы проигнорировал это, но его левая нога — он так и думал — отказалась подняться и идти вперед. Требовалось принять меры. Он опустил голову и посмотрел. За всеми комками и выпуклостями покрасневшей, обнаженной плоти, глубоко внизу, он заметил, что его правая нога стоит на маленьком желтом квадрате. Он снова попытался поднять левую ногу. Он отказался подниматься, и сообщение о боли повторилось. Квадрат был прикреплен к большому пальцу его левой ноги. Со всем умением, которое он мог собрать, он поднял правую ногу. Это освободило квадрат и освободило его левую ногу.