Он пошатнулся, шагнул и вальсировал по заваленному мусором полу. Память подсказывала ему, что ему нужен свежий воздух, но он ничего не чувствовал.
Улица снаружи была полна плывущей дымки. Туман? Туман? Не курить. Кто-то жарил тухлое мясо. Каким-то образом он почувствовал этот запах. Это было близко к закату или восходу солнца? — и красный шар солнца всмотрелся в мир, словно глаз Кровавого Зверя Армагеддона. Тускло-оранжевое сияние окаймляло пурпурный горизонт, и пальцы жирного черного дыма царапали небо.
Город горел.
Это было именно то, что было нужно: держите свой город чистым! Будьте хорошим гражданином! Не мусорить! Собери свой мусор! Бум, детка, бомж!
Он устал, и ему было больно. Лучше всего отдохнуть здесь, наверху неглубокой ступеньки, ведущей на улицу. Он рухнул на каменную балюстраду и смотрел на адский пейзаж брошенных автомобилей, грузовиков, мотоциклов и велосипедов. Куча фруктов из перевернутого продуктового фургона закрывала обзор слева, но пожары позади нее были достаточно жуткими, чтобы снять высокобюджетный фильм-катастрофу. У них были не самые лучшие места в зале, но они были в порядке! Они могли видеть. Пусть Беверли гадит все, что ей хочется!
Брошенные чемоданы и машины, набитые домашними вещами, которыми никто никогда больше не воспользуется, огорчали его больше, чем тела. Безголосые, безликие, безобидные мертвецы: они не были раздутыми и ужасными, как те, что находились в его доме; это были приличные люди, уже высыхающие, серые от летящего пепла и пыли, пища для кружащихся, визжащих птиц и туч иссиня-черных мух. Эти трупы изо всех сил старались слиться с окружающей средой. Все добрые граждане!
Он дремал. Заходящее солнце успокаивало его болевшие конечности.
Он проснулся. Что-то там сдвинулось.
Паника подступила к горлу. Была ночь, охваченная тенями красно-черная тьма, перемежающаяся вспышками оранжевых искр и грохотом взрывов за далекими зданиями. Рядом с ним Беверли Раунтри сжала его руку и захихикала. Он ненавидел это глупое хихиканье.
Он услышал шаги: шлепанье сандалий возле синего седана, прижавшегося под углом к бордюру под ним. В темноте, среди хаоса машин, грузовиков и тел на улице, он уловил тихий шорох ботинок.
Из-за машины дрожащим голосом послышался женский голос. «Он жив, Сол! Но он… он совершенно голый!
Мужчина по имени Сол вышел из-за армейского грузовика примерно в двадцати футах от него: лысеющий, толстый, мускулистый человек средних лет с челюстью, как у Муссолини. Он был одет в грязную белую рубашку и бесформенные грязные брюки. Он был похож на механика из гаража, повалявшегося в яме со смазкой. Он крикнул: «Пристрели губбера, Натали! Остерегайтесь засады!»
У Сола был грубый, но приятный голос; это напомнило ему его собственного отца. Он встал. Теперь пришло время высказаться, поздороваться, пропеть радостное «Привет-ии, всем!» прямо как Юниус Гринвальд по телевизору. Он боролся губами из обожженной глины и языком из резного камня. Звук не вышел. Он вытянул руки ладонями вверх.
«Пристрели его!» Сол зарычал. «Стреляйте в дурака!»
Голова Натали появилась над покрытой пеплом крышей седана. У нее было худое, костлявое лицо с глазами, представлявшими собой пустые круги оранжевого света. Его захлестнула волна ужаса: пугало с ввалившимися глазами из его детских кошмаров! Память подсказывала, немного саркастически, что женщина, возможно, просто носила очки.
— У него нет пистолета, Сол. Рядом с ним никого. Она говорила так же испуганно, как и его мать, когда его отец преследовал грабителя в их зоомагазине. Он протянул руки и попытался улыбнуться. В ответ Натали помахала ему пистолетом. Она отодвинулась в сторону, обогнув седан. Он увидел, что на ней грязная желтая блузка с короткими рукавами и белые шорты с вышитыми на карманах маленькими счастливыми мордашками. Ей нужен был макияж и приличная прическа. Теперь она слишком походила на его мать.
Другой, более легкий голос раздался откуда-то дальше по улице: «Давай, давай!» Этот оратор звучал откровенно и эффективно; он не мог сказать, мужчина это или женщина.
Лысый мужчина выглядел так, словно высасывал храбрость из блестящей израильской автоматической винтовки, которую он сжимал обеими руками. Он двинулся вперед. — Ладно, Рива, я тоже никого не вижу. Этот болван выглядит так, будто он балуется газу! Контуженный, типа. Уже голый!