«Очаровательный. Все, что нам нужно, это разобраться с полицией. Правительство премьер-министра Рамануджана хотело бы получить повод отправить все иностранные компании в тупик. И в придачу конфисковать наши установки». Годдард посмотрел на Малдера в поисках подтверждения, но старик смотрел на доктора опухшими глазами с тяжелыми веками, такими же пустыми, как глаза храмовой статуи.
— Рана в груди, — продолжал доктор клинически и точно, как будто никто не говорил. «Бинт, антибиотики, отдых. С ним все будет в порядке».
Лессинг увидел, что глаза Бауэра открыты. «Кто тебя приклеил? Таксист? Ты можешь говорить?»
Другой что-то проворчал по-немецки, а может быть, по-фламандски или по-голландски. Затем он совершенно ясно сказал: «Не таксист. Другой. Приехать за тобой, может быть, или за чем-то еще важным. Я был просто… кстати.
Малдер открыл рот, чтобы задать вопрос, но его прервали. Двойные двери в дальнем конце комнаты распахнулись, и появилась сама миссис Малдер. Без макияжа, прически и французского шифона ее магии феи-крестной, к сожалению, не хватало: худощавая, уксусная американская домохозяйка в последние годы менопаузы. У нее не было ни палочки, ни сверкающих звезд.
«Дорогой, — пропела она, — ты сказал мне позвонить тебе, если загорится красный свет». Она остановилась, встревоженная размером своей аудитории. — Ой, я понятия не имел…
«Красные огни?» — тупо спросил Малдер.
Годдард сказал: — Световые сигналы безопасности! Кто-то проник внутрь…!»
«Вторжение!» — воскликнул Ренч. Ни он, ни Лессинг не взяли с собой оружия.
«Какой свет?» Малдер потянулся к своей супруге, пухлому и безволосому белому киту. Люди говорили, что ему было за семьдесят, но у него была энергия гораздо более молодого человека.
«Маленький… в конце…» Женщина заколебалась. Лессинг никогда раньше не видел, чтобы кто-то действительно колебался.
«Получи мой…!» — пронзительно пронзительно крикнул Ренч. Доктор и два чаукидара мешали ему, и он исполнял нелепый танец, чтобы их обойти.
Лессинг знал, какой свет горит; он сам помог установить систему. Снаружи, за резиденцией Индоко, лежал пустырь, разрушенная мечеть и заброшенное мусульманское кладбище, которое правительство никому не позволило выкорчевать. Камера двадцать шестая вышла из строя то ли случайно, то ли намеренно. Это означало, что злоумышленник, знавший расположение, имел свободный путь через задний забор завода вплоть до официального розария миссис Малдер за особняком. Если это не была ложная тревога, то красный свет на панели Малдера указывал на нарушение безопасности в самом главном доме! «Оружие?» Лессинг бросила Малдеру.
Другой, уже впереди него в коридоре, ведущем в заднюю часть дома, махнул рукой и крикнул в ответ что-то вроде: «Спальня!»
Лессинг свернул за угол в конце коридора. Он больше не мог видеть Малдера: старик, должно быть, вошел в одну из двух дверей или поднялся наверх. Лессинг выбрал дверь слева и проскользнул в столовую. Закрытая, душная темнота пахла специями и готовкой, но тканые бамбуковые жалюзи и богато украшенная мебель, имитирующая могольскую, остались нетронутыми. Дверь в дальнем конце вела в темный зал, за которым располагались кладовая и кухня. Еду фактически готовили в отдельном здании, метрах в двадцати. Отсюда вереница слуг доставляла блюда в главный дом или в столовую для персонала. Даже в наши дни электроприборов и домашней работы своими руками старые традиции тяжело умерли; Индия кишела слугами задолго до прихода британцев. Теперь их могли себе позволить только иностранцы, богатые люди и такие корпорации, как Indoco.
Лессинг оглянулся и схватил с дренажной доски тяжелый нож для птицы. Любое оружие было лучше, чем ничего. Он быстро проверил и обнаружил, что задняя дверь заперта. Годдард обычно открывал ее на рассвете для «носителей» с «утренним чаем в постели»: еще один индийский обычай, который Лессинг весьма любил.
Он развернулся и бросился обратно в коридор, а затем поднялся по скользкой, полированной бетонной лестнице, по две за раз.
Малдер опустился на колени в коридоре у двери главной спальни, прижав руки к лицу. Между его пальцами сочилась струйка темной жидкости. Лессинг остановился и убедился, что он жив. Он присел на корточки и выглянул из-за дверного косяка.
Ему повезло, что он решил пригнуться. Он обнаружил, что смотрит на блестящую серебряную пряжку ремня, черные брюки под ней, так близко, что он мог видеть переплетение ткани, и темную куртку сверху. Израильский стежковый пистолет зашипел, как атакующая змея, ему в ухо, и он услышал крохотные, смертоносные взрывы, образовавшие трехсантиметровые воронки в цементной стене лестничного пролета позади него.