Лессинг сказал компьютерной безопасности: «Проверяйте мои письма, выделяйте конкретные запросы и ждите. Попросите мистера Милна записаться на прием». Он пошарил своей более слабой левой рукой, чтобы выключить машину.
Трудно было запомнить все, что ему нужно было сделать. Настоящее продолжало ускользать, и он все больше зависел от того, чтобы Лиза удерживала его в фокусе. Она оставалась молодой, несмотря на седые волосы и хрупкий, полупрозрачный вид, который появился у стройных германских женщин в старости. Мысли о Лизе заставили его почувствовать тепло внутри.
Он еще не решил, стоит ли принимать геронтологическое лечение, разработанное партийными лабораториями в Скенектади. Восстановить клетки? Восстановить жизнеспособность слабеющих органов? Позволит миниатюрным снегоочистителям очистить забитые артерии холестерин? Это звучало как волшебство. Он также не был готов к публичному обнародованию: что делать с миллионами пожилых людей, чудесным образом обретших молодость? Конечно, вы могли бы сохранить такой процесс в секрете и использовать его самостоятельно, но это слишком сильно отдавало плохими старыми днями: скрытые патенты, тайные картели, выкупы, чтобы не допустить попадания продукции на рынок, юридическая шумиха и остальную «деловую практику», за искоренение которой боролась партия. В наши дни было бы федеральным преступлением — преступлением, караемым смертной казнью, — скрывать что-то столь же важное, как метод обращения старения вспять.
Что не решило проблему.
Однако экономических преступлений стало меньше: спекуляция, инсайдерская торговля, любовные контракты и сотни других столь сложных трюков, что Лессинг едва понимал первую страницу адвокатских записок. Все, что он знал, это то, что справедливая прибыль является справедливым стимулом; все остальное было плагиатом и поводом для визита со стороны PHASE.
«Сэр? Господин Президент?» Макс Штальб, начальник телохранителей его «Кадры», смотрел на него из окна машины. У Макса были усы в виде руля и тяжелые медные браслеты, в которых, по слухам, скрывалось множество полезных инструментов и оружия.
«А? Что?»
«Мы здесь, сэр. Инсталляция «Восемьдесят пять».
«Ох, хорошо. Я войду один.
— Не могу позволить вам сделать это, сэр. Регс.
— Ну, вот: ты несешь это. Лессинг открыл дверь, вышел и протянул Максу объемистый пакет, завернутый в яркую красно-золотую рождественскую бумагу. «Ты со мной до лифтов. После этого оставайся на месте. У вас нет допуска к внутренностям Восемьдесят Пятого.
Макс погрыз рваные кончики усов. — Не нравится, сэр.
Лессинг ухмыльнулся. «Чертовски плохо. Ну давай же.»
Администратор оказался гуманоидом, изящным подобием стекла, золотой проволоки и блестящей стали. Оно ожило, когда они вошли.
«Этот объект закрыт, господа, на четыре дня празднования дня рождения Первого фюрера», — объявили в нем. «Если вы хотите с кем-то встретиться, пожалуйста, оставьте свои имена и номера видеотелефонов, по которым с вами можно будет связаться».
«Я Алан Лессинг, главный оператор. Сканируй и идентифицируй». Вещи гудели и щелкали. Машина сказала: «Принято. Ваш компаньон, пожалуйста.
«Он будет ждать меня здесь. Устройте ему комфорт». Лессинг забрал свой пакет и пошел по полузабытому коридору.
Поездка на лифте была погружением в воспоминания. Он почти снова увидел рядом с собой Ренча, как в тот давний день, в костюме NBC, который был на три размера больше его.
За шлюзовой камерой внизу центральная операционная была полна шума, света и людей! Первое впечатление Лессинга было о боксерском поединке: огромный зал, битком набитый зрителями, прямо перед боем. Голубоватая дымка, похожая на дым или туман, скрыла раскачивающиеся стрелы потолочных светильников, оставив большую часть зрителей в полумраке. Некоторые молчали, но другие говорили, аплодировали, спорили, кричали, дрались и жестикулировали — сумасшедший дом суматохи, открытых ртов и размахивания руками. На заднем плане визгливые ритмы Banger конкурировали с классическими симфониями, толстый мужчина поет оперную арию, индонезийскую музыку Гамелан и зажигательный певец, исполняющий «Let Me Slarm You, My Jee-Ga Jee-Oh!» Они, в свою очередь, тонули под грохотом тысячи заводов, гулом самолетов, звонами колоколов и раскатами грома. На настенных экранах вспыхивали яркие картинки, диаграммы и столбцы мерцающих символов. Лессинг чувствовал запах ладана, спелой клубники, жареной говядины, перегретой электроизоляции, соленой воды, тухлого мяса и сосновых иголок — среди прочего. В дальнем конце комнаты грибовидное облако бесшумно взорвалось и рассеялось под потолком. Никто не заметил.