Допросить ее не удалось: она упорно молчала. Улыбалась, кивала в ответ, но ни словечка не сказала. Врачи твердили в один голос, что с ней все хорошо, она здорова. Никаких признаков жестокого обращения, никаких запущенных болезней. Мать гнала от себя видения сырых подвалов и жестоких насильников, а отец просто радовался.
Он ходил с Соней и Саней за руки, сияя улыбкой – показывал дочери, как переменился город, рассказывал сыну, как они раньше жили.
К осени все наладилось: к ним перестал приходить следователь, не оставлявший надежду разговорить свидетельницу, сплетни городские нашли новый объект – тишь да гладь. Соня сидела дома, послушно исполняя любые просьбы, помогала матери. Только та, натыкаясь на серьезный взгляд, нет-нет да и вздрагивала. Чудилось ей что-то неясное, смутное. Словно в глубине темных глаз скрывался кто-то иной, а не ее потерянная дочь, кто-то чужой и страшный.
Первым умер старик из дома напротив. Противный дед, который любил сесть вечером на табуретку, вынесенную к забору, достать бутылочку самогона и распивать ее, попутно обругивая всех, кого видел. Однажды он просто не вышел. А на утро забеспокоившаяся соседка – мало ли, вдруг помер? не молодой же – подняла крик.
Никто ничего не знал, но уже к обеду пронесся слух, что деда-то убили. На опухших руках нашли два следа, как от игл, а деньги похоронные пропали. Все дружно решили, что виноваты залетные наркоманы.
Соня жадно слушала сплетни, стояла по вечерам на улице – вроде и отдельно, но рядом со стайкой гомонящих соседок. Матери казалось, что ту веселили слухи. Она нервничала и злилась, сама не зная почему. В доме начали запирать входную дверь – ключ мать держала при себе.
А потом погибла девочка на другом конце города.
В тот день, как и всегда, мать встала раньше всех и увидела открытую дверь. Соня нашлась в спальне. Сидела на неразобранной кровати и широко улыбалась.
— Ну вот где она могла быть? Куда ходила?
Муж отмахивался от шепотков:
— Дело молодое... А что молчит – так это даже хорошо, быстрее замуж выйдет.
С тех пор мать стала запираться в спальне и того же требовала от сына. Она изводила себя подозрениями и страхами, бесконечно представляя невообразимые картины. Соня в ее кошмарах то превращалась в огромную кобру, сдавливающую ее в тисках объятий, то улыбалась как киношный вампир и всаживала в тела жертв острые зубы.
К зиме город затих. Вечером никто не задерживался на улице, все торопились домой, пугливо оглядываясь на каждый звук. Смерть поселилась у реки – каждую неделю кто-то умирал.
Сегодня мать возвращалась домой с неспокойным сердцем. Она ездила в райцентр, а Санечка приболел – на попечении сестры остался.
Автобус трясся на неровном асфальте, мимо пролетали реденькие полоски деревьев, высаженных вдоль дороги. В отражении своем мать видела себя будущую – безумную старуху, одинокую, забытую всеми.
— Я дома! Санечка, ты как?
Расстегивая пальто, она вошла в комнату сына. Пусто. Сонина спальня тоже пустует. Сердце зашлось, застучало быстро-быстро.
На кухне дочь нашлась: шинковала лук, чистила морковь.
— Соня?
Дочь повернулась, взяла у матери пальто и пошла к шкафу, который стоял в коридоре. Из-за стола высовывались босые ноги – большие, почти как у отца.
Санечка лежал тихий, спокойный. На белой руке выделялась красная припухлость со следами от зубов. В кастрюльке на плите булькал суп, на доске, на горке луке валялся нож. Обычный кухонный нож с пластмассовой черной ручкой; в заклепки въелась грязь – он остался еще от деда.
Мать не помнила, что было дальше. Кажется, она что-то кричала. Кажется, била кого-то. Но она помнила, как пыталась поддеть ножом веки, раздвинуть их, ведь именно из серьезных глаз дочери – все это время! часами! днями! – на нее смотрела чужая морда, скалилась издевательски. Мутное, тусклое существо свилось кольцами там, в глубине, и не желало уходить. Оно – злое! злое! – забрало ее дочь, забрало сына; ей нельзя оставлять это так, нельзя...
Весной на одну могилу всегда сползались змеи. Бесстыдно переплетясь гибкими телами, они скользили по первой траве, негромко шипели. Самые сильные взбирались на памятник, гладили раздвоенным языками портрет, с которого строго смотрела еще живая Соня.
Отца хватило ненадолго: он проводил безумную жену, которую едва усмирили четверо санитаров, похоронил детей, а затем тихо и быстро угас.
Его похоронили рядом с сыном – Соня лежала сама.
Какая бы ни выдалась погода, сколько бы народу не пришло на кладбище помянуть предков – одна змея всегда сторожила ее могилу. Маленький ужик с желтым ожерельем и белым пятнышком на голове лежал на камне памятника и едва слышно шипел. Сторожу, убиравшему соседние могилки, чудилось, что иногда в шипение змеи влетается девичий смех. Тогда он крестился и, не оглядываясь, уходил домой, а ужик провожал его пристальным и серьезным взглядом черных глаз.