А вот приглядеться к нему… он не так уж и прост, как показалось вначале.
И ему нравится выводить людей из равновесия.
- Доброго утра, - Зима подавила зевок и, оглядевшись, добавила. – Миленько.
- Доброго, - Анатолий встал, чтобы придержать стул. Его матушка вновь была в черном. Костюм из дорогого бархата. Белая блуза. И уже знакомая брошь.
Со змеей.
- Интересное украшение, - сказал Бекшеев.
- Подарок мужа, - пальцы коснулись камеи и чуть дрогнули. – Сделали по личному заказу…
- Наверное, вы очень дорожите памятью о нем, - Зима обернулась.
- Я, пожалуй, пересяду, - поднялся Тихоня. – Здешнее общество слишком изысканно. Боюсь, что опозорюся ненароком.
И кулак поскреб.
- Звиняйте, дамы…
- Шут, - Мария Федоровна позволила себе неодобрение.
- Характер такой, - отозвалась Зима. – Но ему простительно.
- Почему?
- Что «почему»?
- Почему простительно. Что именно может извинить подобное поведение на грани откровенного хамства? – голос Марии Федоровны стал чуть более холоден. А Бекшеев подумал, что он несколько утомился уже. Отвык, видать, толковать настроение собеседника по оттенкам его голоса.
- Ну… может, то, что он мне жизнь спас? – Зима поерзала, устраиваясь на стуле. – И не единожды. И не только мне. А еще воевал…
- Когда это было? – Мария Федоровна раскрыла меню. – Сколько лет прошло.
- Полагаете, что у подвигов срок годности имеется?
- У всего, дорогая, имеется срок годности… и ничто, поверьте, ничто не может оправдать отсутствие приличных манер.
- Матушка порой чересчур строга, - вмешался Анатолий. – И привыкла к определенному обществу… ваш… телохранитель… явно выходит из низов. И не его вина, что его не воспитали должным образом.
Хорошо, что Тихоня не слышал.
Во всяком случае, Бекшеев очень надеялся, что не слышал.
- Раньше было проще, - Мария Федоровна чуть поморщилась. – Был вагон для приличной публики. И для всех остальных. А теперь… и с холопами пускают, и с животными…
- Животное осталось в купе, - холодно ответила Зима.
- Все одно… надеюсь, вы не потянете его в дом.
- Потяну, конечно, - Зима в меню глянула и сказала. – А пусть все несут. Есть хочу жутко. На самом деле Девочка не совсем животное. Она и сильнее обычной собаки, и куда разумнее. Поверьте, она никого не побеспокоит.
- Её вид… отвратителен.
К счастью, подали завтрак, избавив от необходимости поддерживать дальнейшую беседу. Хотя бы на некоторое время. Мария Федоровна заказала яйцо-пашот с топленым сливочным маслом, свежим хлебом и еще чем-то. Ела она неспешно, отрезая малюсенькие кусочки. И эта её манерность казалась излишней.
Маской.
Все носят маски, но некоторые люди к ним прирастают. Анатолий, кажется, не слишком обращал внимание на то, что в тарелке лежит. Зато при этом успел заглянуть в другие.
- Впервые вижу, чтобы женщина столько ела, - заметил он словно бы невзначай.
- У меня аппетит хороший, - отозвалась Зима, накалывая на вилку тонкий кусок ветчины. – Еще бы кто объяснил, почему тут мясо режут так, будто в стране его снова дефицит.
- В мое время считалось, что хороший аппетит должен быть у мужчины. Женщинам же пристало проявлять сдержанность.
- Голодать.
- Отчего же. Голод – это перебор. Но и объедаться… помнится, у меня была подруга. Она вышла замуж и совершенно себя распустила. Сделалась неприятно толста. И от нее ушел муж.
- Какой кошмар, - Зима сунула кусок ветчины в рот. – И дальше что?
- Ничего. Она до сих пор одна.
- Как и вы.
- Мой муж не ушел, а умер.
- Это, конечно, его оправдывает… кстати, а почему змея-то? На брошке.
На лице Марии Федоровны проступили белые пятна. Впрочем, она быстро взяла себя в руки.
- Змеи, дорогая, символ – мудрости, исконно свойственной женскому полу. Они гибки…
- И ядовиты, - перебила Зима. – Особенно некоторые. Честно говоря… вы уж извините… я тоже из холопов, если так-то, вот воспитания и не получила. Но как вы эту брошку носите? После всего?
- Чего?
- Ладно, невеста вашего сына… предыдущая, - Зима уточнила это на всякий случай. – Её, если так-то, может, и не жаль. Померла, как говорится, так померла…
Лицо Марии Федоровны застыло.
- Но ведь и дочь ваша родная… она тоже от укуса гадюки преставилась?
- Это был несчастный случай!
- С гадюкой?
И по тому, как поджались губы Анатолия, как побледнело лицо его, Бекшеев понял, что они правы.
- Я… горюю о ней.
А вот горя Бекшеев не уловил.
Ярость.
И ненависть. Глухую. Старую, если не застарелую. Она полыхнула. И погасла.
- Брошь – это брошь. Просто… память… Ангелина же…