А то.
Совпадения, конечно, бывают. И такие, что просто диву даешься. Но… что-то подсказывает, что не тот у нас случай.
- Нашлись бы и те, кто обвинил бы Анатолия… как вы.
- Мы пока никого не обвиняем, - Бекшеев держался спокойно.
- Но хотели бы. Это весьма удобно. Я понимаю, что мой сын порой бывает резок в суждениях. И что Одинцову не по вкусу сама идея этого брака. Он с радостью уцепился бы за любой повод, чтобы разорвать его.
- Боюсь, в так нелюбимом вами современном мире желание Одинцова не имеет значения.
- Но и конфликт нам не нужен. Да и… Ангелина моя дочь. Непослушная. Неудачливая… дважды опозорившая семью. И все равно… моя дочь.
- Тогда расскажите, - попросил Бекшеев.
- О её смерти?
- И о ней самой.
- Зачем?
- Чтобы понять. Если их убили, то важно понять, за что.
Мария Федоровна ненадолго задумалась. Заглянуть бы в эти вот мысли, или хотя бы за маску, которая так надежно приросла к лицу.
- Ангелина… она была старше Анатолия. Я очень надеялась, что первенцем будет мальчик. Это важно, родить наследника. Это мой долг… а появилась Ангелина. Здоровая, крепкая, но… девочка. Муж был разочарован.
Она говорила об этом как-то отстраненно, словно до сих пор чувствовала свою вину за рождение именно дочери.
- К сожалению, у меня довольно долго не получалось забеременеть вновь. А если и выходило, то… дети появлялись до срока. И умирали.
А вот теперь вся моя злость проходит.
И внутри поднимается та глухая тоска, которая всегда со мной, пусть даже я притерпелась, научилась жить вместе с ней. Даже притворяться, что её, этой тоски, вовсе нет. Изжилась.
А она вот ждала удобного случая, чтобы напомнить о себе.
- Ангелина… была хорошей дочерью. Она училась. Старалась. Была мила и прилежна. Она изо всех сил пыталась… - голос осекся. – Но девочка… она была лишь девочкой. И род прервался бы. Но мои молитвы достигли небес, и чудо случилось, когда я почти потеряла надежду. Господь послал нам сына.
Долгожданного.
Любимого.
Нужного.
- Ангелине было тринадцать.
- Она не обрадовалась появлению брата?
- Супруг отправил её в частную школу для девочек. Он опасался, что Ангелина в ревности своей может навредить брату.
- А она пыталась?
- Нет! Что вы… она была тихой милой девочкой. И я говорила супругу, что его опасения лишены всяких оснований, что наоборот, Ангелина с радостью поможет мне или нянькам.
- Он не согласился?
- Нет.
- А вы?
- Жена не должна перечить супругу.
- И ваша дочь уехала?
Я попыталась представить, что… не получилось. Вот категорически.
- Я писала ей письма. Она мне тоже, но… - Мария Федоровна позволила себе паузу. А может, дело в том, что официант подошел, чтобы поставить заварочный чайник, прикрытый чехлом.
Анатолий продолжал делать вид, что происходящее его не касается.
- Мы забирали её на каникулы. Так многие делали… и в конце концов, муж не желал Ангелине зла.
Исключительно добро. Понимаю.
- Она получала отменное образование. И муж устроил бы её дальнейшую жизнь, но война все смешала. Ангелина записалась добровольцем. Медицинской сестрой… представляете?
- Вообще-то да, - говорю, снова давя глухую злость.
И всякое сочувствие, которое я испытывала к Марии Федоровне испарилось.
- Они проходили там какие-то медицинские курсы, ей выдали свидетельство даже… школа, оказывается, готовила и медицинских сестер. Какая-то программа для черни. Главное, что нам об этом не сообщили. Не удосужились. И Ангелина… наивная девочка… я тогда вспомнила, что когда Ангелина вернулась домой, она как-то упомянула про свои планы, про медицину… муж еще посмеялся. Ну какая медицина? Она женщина…
- Ваш муж явно не был знаком с моей матушкой, - произнес Бекшеев в сторону.
- Ваша… ах да, что-то такое слышала… но она целитель. Одаренный. С одаренных иной спрос. Ангелина же была обыкновенной. Какие-то слабые искры дара имелись, но их не хватило бы, чтобы стать целителем. А медицинской сестрой? Или этим… фельдшером… это же невозможно!
- Почему?
- Потому что девушка из хорошей семьи не может работать медицинской сестрой или фельдшером! – жестко произнесла Мария Федоровна. – Это немыслимо! Это позор…
Нет, мне благородных не понять.
И почему-то вспомнились сестрички из госпиталя, того, временного, в котором мы то ли подыхали, то ли пытались выжить. Усталые лица. Кожа загорелая, задубелая, а руки – мягкие.