Гюзель, как весьма любопытный, но ещё неопытный следователь, недоумевала.
- Я понимаю, - говорила она, прислонившись к упругому плечу мужа, - за что чаще всего убивают "новых русских".
- И все же... за что?
Семен догадывался, что во тьме пещеры, откуда серым пятном виделся только кусочек звездного неба, в глазах её после напряженного дня, все ещё не стыло возбуждение. Бессонница отняла дрему. Да и сон, какой он, когда того и жди, что сюда кто-то нагрянет, а защищаться доведется не табельным оружием, которое запрещено было взять в командировку, а всего лишь малой саперной лопаткой, которая была одна на двоих. - И все же? - тихо повторил Семен, с гордостью сознавая, что Гюзель не просто любимая женщина, а боевой и надежный товарищ. - За что убивают "новых русских"? Известно. - И пояснила свою мысль, которая на первый взгляд выглядела крамольной. - В России не получился так называемый средний класс. Получилась обвальная бедность и горстка очень богатых. Вот эту горстку и косит злоба обнищавших. А это явление сугубо российское: или исчезнут бедные, или богатых низведут к нулю.
- А чем же тогда мы занимаемся? Ну, в данной ситуации?
- Чтобы не было бедных, - ответила Гюзель и уточнила: - Чтоб Россия не стала колонией.
- Ты это заметила?
- Мы оба заметили, что Россия перерождается в колонию, - опять уточнила она. - Иностранцы положили глаз на Каменный Корж. Кто-то им за громадную взятку помогает в правительстве. И если ваш Николай Николаевич не установит, кто этот мерзавец, то грош цена вашему ведомству. За свое молчу. Свое надо чистить в низах. Этих ментов, которые отпустили задержанных, надо под суд.
- Вот вернешься в Москву, рапортом доложишь по команде.
- И доложу, - твердо пообещала Гюзель.
"Значит, моя теща верно говорила: Гюзель уже в детстве показывала острые коготки. Наверное, потому и пошла в милицию".
Один случай он припомнил: тоже теща поведала. Гюзель перешла в шестой класс. Осенью к ним в школу перевели мальчика, сына известного владельца коммерческого банка. Все шестиклассники заметили не то, что он был одет, как девочка, в женскую обезьянью шубку, норковую шапочку, все остальное фирмы "Адидас", заметили, что он сразу же начал хвалиться, что все это ему шили в лучших ателье Лондона, и когда он закончит девятый класс, уедет переучиваться в Англию, где уже учатся элитные дети руководителей страны. Мальчик знаниями не блистал. Однажды математичка Вера Сергеевна поставила ему двойку. Уже на следующем перерыве её вызвали к директору. В класс она вернулась бледная, вся в слезах. Трясущимися руками открыла классный журнал, двойку переправила на четверку.
Ученики знали, что педагоги три месяца не получали зарплату, а тут им улыбнулось счастье - к ним в школу перевели сына банкира. Банк мог поправить их материальное положение.
А еще, что поразило учеников, у двери шестого "А", где учился Толик / так звали сына банкира/, дежурила охрана - два двухметровых великана с оружием под пиджаками, а в школьном дворе конца занятий дожидался армейский "Форд", чтоб под охраной отвезти Толика домой на Рублевское шоссе.
Толик не был жадным: угощал ребят американской жвачкой. Некоторые девочки стали у него канючить всякие безделушки: календарики, ручки.
В стайке девочек он заметил зеленоглазую Гюзель.
- А ты, татарка, почему ничего не просишь? - спросил нагло.
- У паразитов не прошу, - ответила с вызовом. От неожиданности Толик поперхнулся жвачкой.
- Да я тебя, козявка, по стенке размажу... А ну, девчонки, подведите её ко мне.
Он уже был уверен, что весь шестой "А" купил. Но никто не шелохнулся: знали нрав зеленоглазой. Гюзель сама подошла к Толику, болезненно щелкнула его по массивному восточному носу, и тут же коротким стремительным ударом под коленку сбила с ног. И если бы в класс не ворвался телохранитель Толика, неизвестно чем бы закончилась потасовка.
Гюзель и её маму вызвали к директору, но мама, привыкшая говорить в салоне красоты с утра до ночи, не дала директору даже рот раскрыть:"Вы, заслуженный учитель России, перед кем лебезите?"
Директор, в недавнем прошлом уважаемый педагог, не стал читать нотаций двум зеленоглазым , робко сказал:
- Гюзель, извинись...
- Была охота... А вы, Андрей Романович, сомневаетесь, что он паразит?
Вскоре мальчика перевели в другую школу. Ходили слухи, что Толик улетел в Лондон, к элитным детям России.
А у Давлетовой после стычки с "новым русским"/ хотя по крови он вовсе не был русским/ пробудилось желание посвятить свою жизнь работе в милиции. Но желание исполнилось уже после института.
27
На восходе солнца они продолжили путь по суходолу. Из-под колес убегали ящерицы. А вот и змея, не успела увернуться - раздавили на камне. Остановились. Осмотрели.
- Никак гюрза?
Да, это была годичного возраста жительница азиатской пустыни. Раньше здесь водились только серые степные гадюки, зимующие в глубоких пещерах. Эту страшную породу змей уже культивировали новые хозяева Фейергрота. Змеи вопреки им, а может, и благодаря им, расползлись по Каменному Коржу, вытесняя потомственных чабанов и козопасов на северные, распаханные земли Каменского района. Но там не было пастбищ.
- Луиза Цвях поставит правительство перед фактом, - Семен отбросил в сторону раздавленную гюрзу, - дескать, ничего, кроме змеиного заповедника, здесь не получится.
Гюзель, как всегда, осторожно уточнила:
- Если, конечно, тайна тринадцатой останется тайной,
Об этом они молчали, но помнили, во сколько жизней обошлась уже эта тайна. Буровики что-то знали. И это знание умерло вместе с ними. Оставалось надеяться только на Панасенко. Соплыга исключался - он опять был изолирован, и вряд ли мотоциклистам к нему пробиться.
А Панасенко... Где он затаился? Где его искать? А найти его надо было во что бы то ни стало.
Волнуемые этими нерадостными мыслями, Семен и Гюзель вернулись в Мергель.
Хозяев дома не было. Но ключ лежал на месте. Значит, Митя помнил, что аспиранты обязательно приедут и очень скоро: на столе стояла большая глиняная миска с малосольными огурцами - для квартирантов. В углу сложенные вещи - два баула с одеждой, сумка с продуктами, главным образом с консервами, гербарий с образцами лекарственных трав - были нетронуты, никто в них не копался.
Семен остался соображать завтрак. Электроплитка была ни к чему - на день Мергель обесточивали. Митя посреди двора сложил печь, топилась она сушняком: за полчаса можно было сделать глазунью и вскипятить чай. Чем Семен и занялся.
Гюзель отправилась к Прасковье Никитичне, понесла ей собранные в суходоле травы - травница сушила их по своему рецепту, а заодно поинтересоваться, куда подевался их хозяин.
- Куда подевался Митька, не знаю, - ответила старушка. - А Маруся наведывалась. Заходила ко мне, просила пыльцу подорожника.
- А пыльца-то ей зачем?
- Рану присыпать, - объяснила травница. - Наши казаки знали ей цену. Митьку кто-то ножом пырнул.
- Да мы же его в субботу целого и невредимого... - начала было Гюзель, но Прасковья Никитична перебила:
- А пырнули в воскресенье. Он вроде напился, куда-то к бабам подался, - и уже доверительно, шепотом: - Маруся говорила: завелась одна стерва. А кто она? Откуда?
- Выходит, что драка из-за женщины? - переспросила Гюзель. Ее мысль работала на опережение.
- Выходит, что так.
- Может, он в неотложной помощи нуждается? Я же врач.
- Да и я вроде неплохо врачую, - сказала Прасковья Никитична.
- И Маруся вас не пригласила?
- Не стала. Да и не любят, чтоб кто-то слышал их перебранку. А послушаешь, получается: жена ждет, чтоб муж подох, а муж - чтоб жена подохла. Но так в пьяных семьях рассуждают после пятидесяти, а Митьке зимой тридцать пять стукнуло, а на вид и все сорок дашь. Как вернулся, с заработков, так словно его подменили: в глазах - муть, а на щеках - морщины подковою. По всем приметам, смерть за ним ходит. Марусе я не говорю, а то скажет: накаркала.