Успенский Михаил
Змеиное молоко
Михаил УСПЕНСКИЙ
ЗМЕИНОЕ МОЛОКО
ОТ АВТОРА
Имена братьев Стругацких я услышал давным-давно - страшно сказать, в 1957 году. По радио анонсировали "Страну багровых туч", и книжку я, разумеется, добыл. Ну, тут все и началось. Из отцовской электробритвы я смастрячил модель вездехода "Мальчик", приделав с боков пару гаечных ключей и гусеницы от игрушечного трактора. В дальнейшем творчество Стругацких я использовал с менее пагубными последствиями, то есть сам стал сочинять всякие межпланетные похождения. Каждая новая книга или публикация Стругацких становились событием, и я до сих пор прекрасно помню, где и при каких обстоятельствах приобрел ту или иную книгу - где приобрел, а где и замылил.
Думаю, излишне говорить о роли, которую сыграли братья Стругацкие в моей литературной судьбе. Но подражать не хотелось, поэтому пришлось с большим трудом искать собственный стиль. Но благодаря именно им я понял, что такое стиль вообще.
А сколько других авторов открыл я для себя благодаря им! Если в тексте попадалась цитата, нужно было всенепременно выяснить, откуда именно она взялась. Только писателя Строгова я нигде не нашел, но сильно подозреваю, что Аркадий и Борис Натановичи зашифровали таким образом советского классика Георгия Мокеевича Маркова, у которого, как известно, есть роман "Строговы".
И первые претензии к Советской власти у меня возникли именно из-за того, что она прекратила одно время печатать Стругацких. Более существенные претензии появились позже.
Поэтому я охотно принял предложение участвовать в данном сборнике. Сначала собирался написать третью часть к "Понедельнику" и "Сказке", но потом подумал, что это было бы слишком легко и очевидно, вот и выбрал "Парня из преисподней", где, казалось бы, уже все точки расставлены. И попробовал поставить этого парня с ног на голову...
Жаба хитра,
Но маленький хрущ с винтом
Много хитрей ее.
Барон Хираока
1
...И поднимаю я несчастную свою башку, и гляжу, куда этот старый хрыч в стеклах показывает, а там - отцы-драконы - висит на рояльной струне Бойцовый Кот в полном боевом. Язык почти до пояса вывалился, а глаза уже шипучие мухи повыели.
Знать я его, конечно, не знал, лычки-то первого курса. Когда его к нам в Школу взяли, я уже вовсю геройствовал в устье Арихады. Но чтобы здесь, в столице, кто-то на Кота осмелился руку поднять...
- Сами видите, молодой человек - гражданское население озверело, ловит солдат и устраивает самосуд. Так что вы вместо мундирчика наденьте что-нибудь другое, или хотя бы этот халат сверху накиньте...
- Ну уж нет, господин военврач, - говорю. - Форму с меня только с мертвого снимут. Гуманисты хреновы, демократы... Правительство национального доверия... Котенка удавили и радуются...
- Давайте ящики разгружать, - суетится мой доктор.
- Сейчас, господин военврач. Не торопите меня, - говорю, - а то я сильно торопиться начну, и беда получится...
Шоферюга это дело услышал, лезет из кабины, а с ним драться все одно что с рядовым Драмбой, будь ты Бойцовый Кот, будь ты сам дракон Гугу. У него ряшка шире колесного колпака.
- Обождите, - говорю. - Люди вы или не люди?
Достаю нож, подпрыгиваю, одной рукой цепляюсь за козырек перед входом, другой перерезаю струну и успеваю подхватить удавленного Котенка. Нож ему при этом еще в бок вошел - прости, брат-храбрец, тебе нынче без разницы.
Отнес его на клумбу. Тяжелый он был, как все мертвяки. Но я там, у Корнея, здорово поправился. Наверное, у самого герцогского сыночка на столе такого не бывало, что я там ел... Только к чему это при покойнике вспоминать?
Таскали мы эти ящики, таскали - потом выхожу я на госпитальное крыльцо с лопатой, чтобы бедолагу этого зарыть. Божедомов, поди, теперь днем с огнем не сыщешь.
Земля мягкая. Да сколько я ее, земли этой, за войну перекидал! Наверное, куча получилась бы выше госпиталя.
Был я уже в этом госпитале. Меня там от дистрофии пользовали, а дистрофия, доложу я вам, это такая штука: пойдешь в сортир, а тебя отдача от струи на стенку швыряет.
Темнеет. Скоро звезды появятся. Солнце земное, поди, тоже выпялится, только мне его не различить среди прочих. Вот наше солнце я с Земли видел, Корней показывал. Звезда как звезда, не подумаешь, что родная...
Эх, звезда моя родная, столица дорогая, Айда-Алай, Сердце Алая... Что же с тобой сделали! В бухте танкеры горят, Холм Павших Ангелов, кажется, до основания снарядами снесли, Брагговка наша лихая, разбойная, тоже в огне, а герцогский дворец... Лучше не видеть сейчас его тому, кто раньше видел...
И, главное, кто все это натворил? Свои и натворили. Да возьми столицу крысоеды - и то, наверное, такого не было бы. Крысоеды здания и барахло берегут по причине жадности своей и лени, и если уж куда войдут, то назад ни за что не выйдут, так и останутся жить. Командир-крысоед скорее роту зря положит, чем хоть одно стеклышко разобьется. Да и чего ему людей жалеть, коли крысоедихи зараз по десятку рожают с преступной целью создать демографическое давление? Правда-правда, в "Боевом листке" писали. И не щелкопер какой-нибудь, а известный писатель Лягга, тот самый, что эпопею "Алайские зори" создал в священном творческом экстазе, живой останусь надо будет прочитать, очень, говорят, душевная книжка...
Но недолго мне пришлось мечты мечтать - подкатывает к госпиталю машина, и не просто машина, а спецвегикул службы безопасности. Она вроде бронехода, только маленькая. И даже башенка на крыше вращается.
Понятное дело. Кто-то из госпитальной обслуги во имя идей мира и гуманизма звякнул и доложил, что, мол, живой Бойцовый Кот, кровавый наймит кровавого герцога, прикинулся санитаром, страшась сурового, но справедливого народного гнева.
Вылезают из машины двое. Их у нас яйцерезами зовут - сами понимаете, за эффективные методы следствия. Вот за ними, яйцерезами, никто не охотится, они всякой власти нужны, а если это и не кадровые яйцерезы, а их освобожденные подследственные - так еще хуже. Шинели черные, до каблуков, а вместо военных картузов - зеленые колпаки вроде тех, что инсургенты во время Первого Алайского Восстания носили. Традиции сохраняют, змеиное молоко!
Один похож на соленую рыбу, которую только что из банки вынули, а второй - на рыбу же, и тоже соленую, но в банке оставленную, отчего ей, костлявой, обидно.
- Ступай сюда, котяра, - кличет один. - Поговорить надо.
- Никак нет, господа, - отвечаю. - Прикомандирован к госпиталю, нахожусь в распоряжении боевого лекаря господина Магга...
Тут мой доктор, словно бы услышав, что о нем речь, из госпиталя выходит.
- В чем дело? - спрашивает. Голос у него негромкий, но убедительный. Меня же вот убедил грузовик из грязи выталкивать. Правда, убедил-то больше шоферюга, но все же...
- Эй, дедуля, - кличет второй яйцерез. - Топай сюда, руки из карманов вытащи...
Змеиное молоко! У моего старичка звание, приравненное к майорскому общевойсковому, а эти, небось, не выше сержанта. Но подходит старичок, и руки из карманов вынул.
- Документы ваши попрошу, - говорит врач. И даже руку протягивает.
- Слышь, документы ему! - обрадовался яйцерез.
А второй моего врача даже не ударил. Он просто снял с него очки, уронил и раздавил сапогом.
Ах ты ж, тварина пучеглазая, думаю. Дедуля мой сто раз под смертью ходил, пока вакцину эту вез, чтобы ты, гаденыш, от поноса не окочурился...
В общем, лопата моя в руках словно напополам порвалась: черенком одному в диафрагму, а штыком - второму в кадык. Только перестарался я маленько - забыл, как поправился на корнеевых харчах. Снес яйцерезу голову, словно легендарный Голубой Палач предателю-маркизу. Да и первый, надо полагать, не жилец.