Больной слабо улыбнулся и вскинул худую руку с прожилками вен, пытаясь усесться на кровати. Внучка мигом бросилась к нему.
— Молодой человек, меня просто пронесло от квашеного, а вы удумали глупость с отравлением. Я вас таки умоляю. Кому старая развалина вроде меня нужна, чтобы яды еще переводить?
— В лазарет, — непререкаемым тоном перебил я его пространные сетования на то, как все подорожало, что даже отравиться бесплатно уже не получается. На чистом невинном личике Зои была написана такая искренняя забота и беспокойство о старике, что у меня противно засосало под ложечкой от сомнений. — И я надеюсь, что вы, господин Мунс, проявите чудеса профессионализма и выясните, что с господином Илиясом. И не сочтите за труд прислать ко мне своего слугу. У меня имеются к нему вопросы.
— Гвидо… нездоровится… Я обещаю, что за всем прослежу… Не извольте беспокоиться… — лекарь заюлил, всячески стараясь угодить и избегая говорить о слуге. Мне стало душно от недомолвок и лжи, пропитавших эту тесную каюту вместе с острым запахом желудочных капель, поэтому я поторопился покинуть это странное общество.
— Откройте! Госпожа Бергман, откройте дверь!
После третьего стука и угрозы женщина распахнула дверь и злобно уставилась на меня. Она была явно с тяжелого похмелья, усугубленного морской болезнью. На помятом и отекшем лице почти не было видно глаз. Она загораживала проход и держала меня на пороге.
— Я хочу увидеть мальчика и убедиться, что с ним все в порядке.
— Йоран! — заорала женщина так, как будто ее сын находился на другом конце корабля.
Мальчик подошел к матери и боязливо посмотрел на меня. На первый взгляд ребенок выглядел нормально, но тревога не проходила.
— Йоран, иди ко мне, — поманил я его.
— Отстаньте от моего сына!
— Я хочу его благословить, госпожа Бергман. Вы имеете что-то против?
И не давая ей возможности опомниться, я взял Йорана за руку и вывел в коридор, захлопнув дверь перед ее носом. Мальчишка двигался скованно, немного приволакивая ногу. Я точно помнил, что еще вчера он шел нормально.
— Что у тебя с ногой?
— Ничего. Я хочу к маме. Вы злой.
Я опешил от такого заявления и остановился, присев на корточки, чтобы быть с ним вровень.
— Почему я злой? Покажи ногу.
Свежий кровоподтек на ноге. У меня перехватило дыхание. Уже не спрашивая, я задрал на мальчишке рубашку и ужаснулся. Багровые круги свежих синяков перекрывали лиловые пятна старых, а загноившиеся ссадины и свежие рубцы украшали тело, словно и не ребенок стоял передо мной, а уличный задира, дерущийся за деньги.
— Я же говорила!
— Господин инквизитор, госпожа Бергман пожаловалась мне, что вы…
Я распрямился и гневно уставился на капитана, которого успело привести это жалкое подобие матери.
— Госпожа Бергман жестоко избивает сына.
— Я воспитываю своего сына так, как считаю нужным, и не собираюсь выслушивать…
— Капитан, когда воспитывают, то бьют по заднице, а не в живот. Взгляните, на нем же живого места нет… — я развернул мальчишку к капитану, но не успел договорить. Ребенок вырвался из моих рук и бросился к матери.
— Я не хочу в приют! Вы злой! — выкрикнул он и спрятался в складках ее платья.
— Госпожа Бергман, вы калечите сына. Откуда столько злости к собственному ребенку?
— Господин инквизитор, — в нерешительности начал капитан, — я не понимаю сути ваших претензий. Госпожа Бергман имеет полное право…
— Она не имеет права на неоправданную жестокость. Я требую, чтобы ее изолировали от ребенка на все время плаванья. После прибытия я лично разыщу его родственников и…
— Да пошел ты! — процедила пьяница. — Его папаша отдал концы в объятиях любовницы, оставив мне жалкие гроши и наградив этим спиногрызом. А его жадная семейка ни копейки не от меня получит, и его тоже не увидит!
Она дернула за руку охнувшего от боли мальчишку и потащила прочь. Я шагнул за ними, но капитан преградил мне дорогу.
— Господин инквизитор, мне не нужны неприятности на борту. Я вас прошу, оставьте ее в покое.
— Она издевается над сыном, вымещая на невинном ребенке свою злость. Я не позволю…
— Здесь я слежу за исполнением закона. И нет такого закона, ни церковного, ни светского, который бы запрещал матери…
— Ее нельзя назвать матерью. Капитан, неужели вы останетесь равнодушным к страданиям ребенка?
— Я ничего не могу сделать. Вы тоже. Для взятия под стражу пассажира нужны более весомые основания. Они у вас есть?