Глава 20. Хризокола
Я убрала пальцы с сонной артерии, задыхаясь от рухнувшей на меня горячей тяжести тела. Отчаянно забилась, пытаясь сбросить Кысея, и только потом поняла, что сама не могу разомкнуть ног, сцепленных в судороге на его заднице. Козел! Придурок! Почему он вечно все портит? Наконец мне удалось столкнуть его с себя, и я села на постели, поджав колени и обхватив их руками. Меня трясло. Любит он меня, идиот блаженный! Кто его просил, фанатик недоделанный! Я всхлипнула от цепенящего ужаса и всепожирающей пустоты внутри себя. Мне казалось, что если я как следует его отымею, то смогу утолить эту нестерпимую жажду, но нет! Красавчика было так мало… и так много… словно опиума… Его эмоции на пике блаженства соития отзывались во мне столь сильно, что мгновенно заглушали мою собственную боль… И от этого было невозможно отказаться, невозможно было упиться и пресытиться, чтобы выбросить Кысея из головы! Матушка Ген как-то сказала, что моя боль не физическая, а внушенная… и что однажды я смогу от нее избавиться…
Но от одного лишь воспоминания глупых слов любви сердце уходило в пятки. Еще чуть-чуть, и он бы задрал рубашку и увидел исполосованный шрамами живот и другие художества колдуна… А если бы этому влюбленному фанатику и вправду удалось бы заглянуть в мой разум, то… Он бы сошел с ума от ужаса или умер бы от отвращения? Иногда мне казалось, что все демоны уничтоженных мною колдунов никуда не исчезли, а просто спрятались в той зловонной бездне, которую собой представляла моя душа…
Светом он ее собрался наполнять, придурок патлатый! Боль в груди сделалась нестерпимой. Дурацкий символ, казалось, пылал клеймом. Почему? Кысей же сказал, что если я буду блудить, то эта гадость исчезнет… Правда, не уточнил, сколько точно раз надо согрешить… Не доверяя собственным глазам, я сползла с кровати и сделала шаг в сторону зеркала. Ноги подкосились, и я чуть не упала, вовремя найдя опору в стене. Совсем отвыкла от бурных любовных утех, так и сноровку потерять недолго…
Зеркало отразило всклокоченную копну волос, круги под глазами, распухшие губы и… налившийся темным огнем символ, который просвечивал даже сквозь рубашку и не собирался выцветать. Невесомые пальчики легли мне на плечи и ласково их сжали.
— Не бойся, дочка… — шепнула Матушка Ген. — Он твой.
Прохладный шелк ее ладони накрыл символ, остужая невыносимое жжение. Это было словно предательский удар под дых. Засранец уже и до моих мар добрался своими проповедями?
— И его сила тоже твоя, по праву, — мара очертила контуры бесконечности и улыбнулась мне в зеркале. – Только пожелай.
— Не хочу! — процедила я и задохнулась от окутавшего меня теплого нежного аромата Матушки Ген.
Никогда раньше мне не удавалась его учуять и даже вспомнить, а вот сейчас… Это ирис!
Я схватила ее за руку и удержала:
— Не уходи, пожалуйста… — но моя ладонь накрыла лишь пустоту и символ на груди, а мара растворилась в небытии. — Почему?!? Почему вы все уходите? Ненавижу! Ненавижу! Сдохните все!
Пальцы прочертили бессильные царапины на груди, и мое отражение лопнуло, осыпав меня осколками.
Словно кто-то невидимый исцарапал зеркало, ровными полосками рухнувшее к ногам. Реальность?
Видение? Я подняла один из осколков и сжала его в руке. Выступившие капли крови ничего не значили, как и боль. Я могла их вообразить. Нет, надо избавиться от этой мерзости. Убью. Я повернулась к кровати, где во всем голом великолепии развалилась эта паскуда. Если после блуда символ не исчез, то после убийства… да еще и верного пса Единого… он обязательно померкнет. Острый зеркальный край коснулся шеи. Одно движение — и… Но рука предательски дрогнула, и осколок полетел на пол. Как можно уничтожить такую красоту? Против воли я уже скользила руками по этой широкой груди, повторяя контуры свежих царапин, добралась до беззащитной шеи с жестоким укусом, очертила подбородок и чувственные губы, впилась пальцами в темную гриву… Его разгоряченная кожа все еще хранила пряный запах любовных утех, и на одно кратчайшее мгновение мне вдруг захотелось просто спрятаться в нем, обернуться его телом, как одеялом, поверить в то, что он может что-то изменить… Это наваждение! Какое-то страшное, невыносимое, мерзкое, опасное наваждение!
Я отпрянула от Кысея и влупила кулаком ему по груди. Хватит. Это даже хуже опиумного дурмана. Но я сильнее. От красавчика надо срочно избавляться. Та часть меня, которая не теряла разума в самых страшных переделках, хладнокровно твердила, что лучше всего убить. Безумие бесновалось и требовало изуродовать, искромсать, переломать кости и растерзать на куски. И только нежный голос Матушки Ген советовал просто убрать Кысея… подальше…