Рука Джеремии горела выше локтя огнем, а ниже отнялась совсем, — только вдоль кости что-то пузырилось, нащупывая поры.
Щелк! Со второй попытки рычажок повернулся, и цепь рассыпалась на звенья, с размаху швырнув Маккормака оземь. Тот не возражал: оба его башмака хоть на миг ощутили твердую землю.
Мертвый бандит метнулся в его сторону бесхребетной куклой, и рейнджер отпрыгнул, не успев еще подняться. Вилли повалился, хрустя опавшими ветками, и рванул цепь на себя. Браслет не собирался покидать его лодыжку и подавно. Напротив, он взобрался чуть выше и даже как-то немного врос.
Прыжок, и снова спутанный клубок конечностей улетел в кусты мимо Джерри, тяжело натянув цепь.
«Шустрейший рейнджер», — подумал тот, едва успевая вдохнуть между выдохами. Грузнейший, скорей уж. Верно его люди дразнили, старого дурака.
Живчик снова прыгнул, и Джерри опять увернулся.
«Да это ж салки-скакалки, — осенило его, — игра канзасских детишек».
Жуткая мысль навестила Джеремию следом. Он взялся за цепь и быстро осмотрел собственное запястье.
— Так и есть, — пробормотал рейнджер севшим голосом. — Врос и тут.
Сталь почти утонула в зеленой плоти, и снять ее теперь мог разве хирург или мясник, до которого идти было столько же, сколько до шерифа.
Вилли снова кинулся, и Маккормак отскочил прочь, играя в салки-скакалки на свою грешную, но пока живую плоть.
Он приземлился в мягкую хвою и пошатнулся. «Нужно менять правила, — дошло до него сквозь жар, — а то еще прыжок, и конец игре».
Что-то затрубило вдали, и Джерри Маккормак замер от радости.
— Поезд! Чтоб меня мама родная, — Джеремия едва не плакал. — Поезд! По-о-о-езд!
Висельник не слышал гудка. Он подобрал конечности, надул свой кожаный граммофон и приготовился наскочить еще раз. Но рейнджер прыгнул первым. Гонимый ветром надежды, Маккормак натянул цепь, рывками принуждая страшилище извиваться следом. Мертвеца, впрочем, особо подгонять было не нужно.
Одолев крошащуюся насыпь, Джеремия перескочил шпалы и залёг по другую сторону. Цепь тренькнула по рельсам и обвисла. Потеряв добычу из виду, Мерзкий Вилли притих.
Локомотив шел к ним, но был еще далеко, и расслабляться Джерри было рано. Рельсы негромко цокали, дрожа под вечерним солнцем. Правой рукой и зубами Джеремия стащил шейный платок и перетянул отмершую левую чуть выше локтя, изо всех сил, чтоб зеленая масса прекратила сосать из него кровь.
Так или иначе, скоро явится Шум, и тогда прощай, жизнь земная, здравствуй, жизнь вечная.
«Стрельнуться бы прямо сейчас, — подумал рейнджер, — да тушка всё равно подымется, как нечистый позовет».
Да и револьвер он выбросил на поляне.
В голове рейнджера снова комаром запел Вилли. Живчик оклемался и прощупывал добычу.
Дюйм за дюймом Маккормак подобрался к рельсам, стараясь не шуршать и не звякать. Закат горел меж сосен кровавым огнем, и длинные тени шпал потянулись навстречу Джерри.
Динь. Тихо звякнула цепь.
Что-то грузное заворочалось по ту сторону.
Вдали показался локомотив. Черный кинетический красавец, из Санта-Фе до Нью-Йорка с разъездом в Касл-Роке, он выбросил струю пара и пронзительно заверещал гироскопами, входя в крутой поворот.
«На такой скорости, — прикинул Маккормак, — он прошмыгнет мимо в три секунды».
Щурясь на ослепительный фонарь, ничего не разбирая в растущем свисте и грохоте, рейнджер одним рывком подобрался к рельсам и выбросил вперед омертвевшую руку.
Комариный голос Вилли можно было ясно разобрать всегда. Он шел по кости.
Из-за насыпи показался гибкий раструб. Его тень потянулась дальше всех и загородила Джеремии солнце.
Труп вытянул конечность и пристроил ее на рельс, в точности скопировав позу рейнджера.
Паровой выхлоп локомотива обжег Маккормаку спину. Проклятая рука рванулась прочь и исчезла в белой вспышке агонии, сметенная многотонной болванкой. Из глаз Джеремии брызнули слезы. Состав грохотал, и тяжелые подножки мелькали над его макушкой как лопасти, а рейнджер облегченно рыдал, уткнувшись лицом в пыль и грязь, не видя, как стальные колеса рвут Вилли в клочья, рубят его ломтями будто ветчину, а тот ползет и ползет так же размеренно, как состав глотает его куски.
У-У-у-а-у-у!
Буфер заднего вагона пронесся мимо, и грохот оборвался. Маккормак поднял голову. Фонари состава уже растаяли в глубокой северной дали. Обрубок левой руки яростно трепетал, стянутый платком у рваного края, но крови пролилось совсем немного, и она по-прежнему была красной.
От цепи и Висельника не осталось ни звена, ни мокрого места. На шпалах и насыпи было пусто.
Правой рукой Джеремия нашарил в кармане механическую гармошку.
У-У-у-а-у-у, — сыграл он в подражание отбывшему локомотиву.
Из сухих трав ему вторили сверчки, набравшиеся смелости под вечер. Гладкий рельс негромко цокнул поезду вдогонку.
Усевшись на шпалу и взяв гармонику, Маккормак повертел колесико, глубоко вдохнул и заиграл песню о красавце из Аризоны с большой кочергой на бедре, что грохнул техасца по кличке Рыжий.
Кровь или нет, живым или мертвым, за доллары или без, — Джеремия мечтал об этой минуте с незрелой юности.
На знаменитом указательном пальце Мерзкого Вилли был наколот перстень с черепом гадюки. Этот палец когда-то считался быстрейшим и опаснейшим к северо-западу от Боулдера и стоил жизни многим безрассудным шулерам, банкирам, купцам и прочим охотникам до чужого.
Уже в семидесятые, на заре его карьеры, палец Вилли оценивался в пару сотен долларов — по тем временам немало. Дороже ценилась разве что голова, теперь уже превращенная в зеленый фарш.
Палец бандита выжил. Татуированный кусочек плоти осознал себя, когда состав остановился на развязке в Касл-Роке, чтоб переменить колеса под государственную колею. Пружины колес ослабли, палец освободился, вывалился на землю и скатился под откос. Он был слишком мал, чтобы выжить, но слишком опытен, чтоб сгинуть просто так. Обрубок шевельнулся и пополз, оставляя неровный след в сухой траве.
В ближней дощатой постройке зажглись фонари, и золотая дорожка легла ему наперерез. Керосиновое тепло, спиртовой и масляный жар дыхания, запах окисляющейся плоти, — ароматы салуна манили палец, будто нектар. Нащупывая путь вдоль полоски света, обрубок протиснулся в щель и вывалился с обратной стороны.
В «Дырявом еноте», довольно неприметном питейно-развлекательном заведении, вяло клубился вечерний дым. Верхние номера салуна пустовали, за исключением одного, где намедни остановился чужак, заявившийся то ли с севера, то ли с юга. Девок здесь не водилось, зато не было и клопов, а в многочисленные щели меж досок сочился густой сенный аромат.
[ФОН] /// Increased Chances /// CHITLINS, WHISKEY & SKIRT
Гудок поезда уже растаял вдали, и сверчковый хор шелестел снаружи, навевая на посетителей тягучий алкогольный сон.
На доске у входа висел огромный истертый плакат, изображавший грудастую Мэрилин в образе крестьянки с кувшином молока. «ТАБАК — ИНДЕЙСКАЯ ОТРАВА», — гласил над ним выцветший казенный завет. «ВИСКИ — МОЧА ХВОРОЙ КОБЫЛЫ. Минздрав США — во имя свободы и мира!» На декольте красавицы там и сям просвечивали обрывки древних военных листовок: «…наши сыны…..демократию…..ЮЖНЫМ НАРОДАМ…..лейте патронов!» — слова проступали на истертой груди мисс Монро как следы ископаемых ящеров.
Палец Мерзкого Вилли полз вперед, навстречу пению бутылок и стаканов в далеком баре. Задетый вертящейся метлой хозяина, он улетел под боковой столик и замер было, но тут же снова ожил, сотрясаемый клеточной памятью.
Два старателя, грязнющих как дерюга, лакали над ним ирландский черный, обсуждая стекольный промысел и возя стаканами по столешнице. Плешивый Зеб, диггер поопытней и поудачливей, скреб ножиком богатый ужин: свиные потроха с густой подливой, от пищевой ценности которой у городского доктора случился бы мандраж. Его молодой подельник, Красавчик Илай, был пока небогат, и вдогонку спиртному глотал одни горькие слюни.
— Дурак ты, брат, — Зебулон терзал потроха словно пустынных чудищ, смачно обсасывая с пальцев жир.