Она засмеялась и снова укусила его.
— У тебя мой ключ, — сказала жрица. — Если я буду плохо себя вести, ты отведи меня наверх и запри в темноте навсегда, чтобы я плакала и просила у тебя прощения.
Когда-то на крыше мотеля росли в кадках фикусы. С тех пор кадки развалились, и корни растений проросли вниз, полностью захватив потолки и стены в свою узловатую сеть. Комната Игуаны была похожа на полянку среди джунглей. С растрескавшегося потолка, оплетенного корнями, свисал древний вентилятор со встроенным светильником в абажуре. Медная бирка на шнурке вентилятора гласила: «0110», а лампа в его жестяном плафоне смахивала на пузатую медицинскую банку. Толстая спираль горела внутри нее, заливая комнату-поляну тяжелым медным сиянием. Три лопасти вентилятора медленно вращались, поскрипывая в направляющей канавке и отбрасывая три продолговатые тени. На полу комнаты лежал старый матрас с пружинами, в большинстве торчавшими наружу. В углах из-под пола пробивались сорняки, захватившие весь нижний этаж. У изголовья постели стоял увесистый древний радиоприемник с медными рукоятями. Ацтеки, как известно, не умели обходиться без радио.
[ФОН] /// I Appear Missing /// QUEENS OF THE STONE AGE
Клак! Не отводя глаз от стрелка, Игуана протянула руку и включила приемник. Она потянула за номерную бирку на вентиляторе — клак! Тот отключился и постепенно умолк. В комнате стало темно и тихо — только бубнило радио у изголовья. и пыль оседала в мерцающем свете единственного окна, густо оплетенного корнями. По ту сторону окна затевалась буря.
Пепел опустился на матрас, увлекая Бессмертную Игуану за собой. Жрица уселась на него сверху, зажав его бедра между своих твердых коленей. Холодные пальцы Игуаны скользнули по груди слингера, расстегивая и распутывая одежду. Губы жрицы касались его кожи здесь и там, в самых неожиданных местах, но именно так, как ему хотелось. Жрица была искусна в постели. Пепел тонул в ощетинившемся пружинистом ложе. Пьяный от вина, запаха полыни и чужих прикосновений, стрелок погружался всё глубже в тягучую безмятежность. Впервые за много лет ему хотелось запереться с женщиной в одной комнате и долго не выходить наружу.
Она покинула его на миг, чтобы стащить поношенную городскую футболку. Обнаженное тело Игуаны изогнулось над слингером в призрачном воздухе комнаты, озаряемое сполохами далеких молний. Цифры на бирке мерцали в их пурпурных отблесках. Стрелок потянулся и включил лампу — клак! Лопасти пришли в движение, и длинные тени снова закружили меж корней, раз за разом набирая обороты.
Бессмертная Игуана склонилась над ним — черный силуэт между трех изменчивых колонн пыльного света. В одной руке жрицы блестело тонкое лезвие. В другой — такое же тонкое острие.
— Так и знал. — сказал Пепел. — Зачем?
Горячие пальцы жрицы коснулись его шрамов и ссадин, тронули хитрый рождественский узор на плече.
— Прости меня, — сказала Игуана. — Я увидела эти… и вот эти… я подумала, тебе такое нравится.
— Что за беда с вами, ацтекские девочки, — пробормотал он.
Бессмертная Игуана тихо рассмеялась.
— Любой женщине нравится смотреть, как страдает красивый мужчина, — сказала она. — Спрашивай у своих подруг, если не веришь мне.
— У меня нет подруг, — ответил слингер. Палец Игуаны скользнул по его плечу, тронул яремную вену и проследовал по ней до подбородка.
— Могу тебя побрить, если хочешь. — Игуана снова рассмеялась.
Пепел откинулся назад. Ложе больно кусалось под их удвоенным весом, но в то же время казалось мягким, будто трясина. Слингера это полностью устраивало. Вытянув руку, он потянул за шнурок — клак! — и комната снова погрузилась во тьму.
— Брось лезвие, — сказал Пепел. — Иглу оставь.
Он всё-таки лишился рассудка, пусть ненадолго, и лишь потому, что Игуана приложила к этому все усилия. Она натерла его раны каким-то острым индейским бальзамом, потом сунула пальцы ему в рот. Смесь горела у Пепла на языке, и всё его тело пронизывали нити приятного жара. Вслед за каждым уколом булавки Игуана присасывалась к нему губами и превращала источник боли в очаг наслаждения. Сама она тоже пьянела всё больше, от вина, от бальзама и от крови.
Когда слингер взял ее, жрицей овладело настоящее безумие. Она то вырывалась и царапалась, то целовала Пепла взахлеб и требовала сделать ей больно, то кляла его по чем свет и запрещала прикасаться к ней. Когда слингер, доведенный до исступления, уже готов был сделать Игуане ее ребенка, она обвила Пепла ногами и замерла, не давая ему шевельнуться. Тогда он и потерял над собою власть. Стрелок ударил ее, повалил на спину и закончил дело в несколько резких движений, сгорая от постыдного наслаждения.
Спустя короткую вечность, лишенный сил, он повалился Бессмертной Игуане в объятия. Жрица мелко задрожала и прижалась к нему лицом, мокрым от пота.
Без вентиляции в комнате сделалось душно и жарко. Вокруг пахло землей и цветущей полынью. Запах Игуаны и Пепла тоже заполнил комнату: запах двух животных, пряный аромат перца и молочный дух сырого мяса.
За окном вовсю грохотала сухая гроза. В такую пору вдоль северного горизонта громоздились тучи, и молнии гуляли в них, превращая черные башни облаков в огромные рождественские елки. В прерии сейчас танцевала пыль, образуя самые причудливые завихрения. Так могло сверкать часами, и часами ревели раскаты грома, но на землю не падало ни капли дождя.
— Я до конца не знала, разрешать тебе делать это или нет, — ровно сказала Игуана. — Это позволяется только жрецу.
— Много ты так детей заведешь, — отозвался Пепел. На миг ему захотелось вырезать всё ее чертово племя до единого, сохранив лишь Игуану, для себя.
— Я даже не знаю, останешься ли ты со мной, — сказала она.
— Останусь.
Жрица помолчала.
— Ты возьмешь меня в жены? — спросила она.
«Ацтекские девочки», — подумал Пепел.
— Могу я просто остаться? — спросил он. — Так, чтоб без игры в дочки-матери?
Игуана взяла его руку и положила себе на живот.
— А если это сын? — спросила она. Потом добавила: — Они заберут ребенка, если у меня не будет мужа.
Пепел хотел закурить, но сигар рядом не нашлось — все они остались в плаще, на краю бассейна.
— Ты был с одной из нас, — продолжала Игуана. — Я знаю, она взяла из тебя сердце. Теперь ты мёртвый человек. Я снова сделаю тебя живым.
— Я останусь, — сказал Пепел, хмуро глядя в потолок. — И я не против, чтоб у тебя был сын. Или дочь. Неважно.
— Ты возьмешь меня в жены? — повторила она.
— Жениться я не могу. Мой гражданский номер сгорел в унитазе.
— В Лас-Вегасе не нужен номер, — сказала Игуана.
Слингер открыл было рот, но жрица притянула его лицо к себе и быстро заговорила:
— Мне нужна только бумага. Ты бросишь меня сразу, как только захочешь. Ты сможешь завести себе других женщин. Я сама их тебе приведу, столько, сколько тебе нужно.
Стрелок нахмурился.
— Не очень это по-жречески. Ты ведь жрица, — сказал он.
— Верховная жрица, — согласилась Игуана, гладя его щеку указательным пальцем. — Ты сможешь взять себе любую мою помощницу. Или чужую. По разумной цене.
— Сорок девственниц, — пробормотал слингер.
— Больше!
— А как отнесется ваш совет к этому? — спросил Пепел. — Верховная жрица — и такой… смешанный брак.
Бессмертная Игуана рассмеялась. Одним гибким движением она снова оказалась наверху. Ее пальцы заскользили по груди Пепла, и к нему сразу вернулось желание.
— Ваш совет, — пропела Игуана, чертя ногтями болезненные узоры у него на коже. — Знаешь, что я сделала, когда взяла у них лезвие? Когда вынула у себя глаз? Я сказала им… что сама знаю цену… своим делам.
За стеной ревел гром, и далекие сполохи молний расцвечивали темноту всеми оттенками лилового. Степной ветер с разгону врезался в окно, заставляя стёкла дребезжать. Ветер пробивался в щели и нес свежий запах прерии. Стрелок запрокинул голову, стараясь не думать о глазах и лезвиях. Жрица принялась ублажать его, сидя сверху и почти не двигаясь, как умели только южные индианки. Она продолжала: