На поляну вышел Пако, ухмыляющийся и довольный собой. В руках его дымилась телескопическая винтовка.
— Ну что, слингер? — спросил он. — Спасаем кукарачу, или сами пойдем?
— Вырезаем, — сказал Пепел. Он протянул левую руку. — Давай нож. Я знаю, он у тебя. Я не нашел его.
В тех местах, где прозрачные щупальца-рты жадно впечатались в кожу Буйвола, остались густые красные ожоги, но в остальном индеец был невредим, просто без сознания.
— Откуда ты знал, что она сдуется, когда добычу словит? — спросил Пако.
— Это же медуза, — ответил Пепел. — Парализует добычу, и давай сосать. Никаких мозгов.
Он вспорол неподвижному адаптору брюхо и выволок Буйвола на свободу, отцепив каждую присоску-рот от его тела.
Торговец позарился было на идола.
— Нет, этого я оставлю себе, — сказал Пепел, держа нож на изготовку. — Извини. Это армейская штука. Вы попробовали. Вы с такими обращаться не умеете.
Тупой стороной ножа он стукнул по божку будто по ореху и сбросил керамические половинки в опавшие листья. Внутри манка-репеллера не оказалось ничего особенного — ценное кольцо из нулевки да простое медное приспособление, вроде маленького патефона, для извлечения звука при помощи резиновой ножки на самовзводной пружине.
Пепел оставил стеклянный диск себе, а остатки механизма зашвырнул в реку. Черные воды разомкнулись и проглотили, как долгожданный подарок.
«Никаких больше змей, и то хорошо», — подумал слингер. «Никаких Игуан, никаких черных машин. Главное с этими двумя не расслабляться. И держать Кочергу поближе к телу».
Очень жаль, что в ней остался один последний патрон. На двоих его просто не хватило бы.
У его ног медленно приходил в себя индеец.
(1х11) Мертвый кортеж истории
В следующие дни, пока их кавалькада продвигалась всё глубже на юг, Пепел медленно оправлялся от змеиного яда и много думал о змеином боге Гудспринге, что родился в Омахе, штат Небраска, а потом каким-то образом оказался на Юкатане, если верить Пако, и превратился в огромного огнедышащего змея, если верить Буйволу.
Конечно, ни Буйволу, ни Пако слингер верить не мог, отчего рассуждения приходилось вести еще осторожней, чем странствовать по старому тихому Западу.
Сперва они сплавлялись в плавучем доме по горным рекам, потом, когда начались каньоны, и заводной кораблик приказал долго жить, троим путникам пришлось сойти на берег. Но они по-прежнему двигались в сторону Вегаса, поэтому у Пепла оставалось время поразмыслить. Он до сих пор не был уверен, стоит ли ему, достигнув Воронки, продолжать путь дальше. Торговец и Ревущий Буйвол хотели воспользоваться помощью каких-то неизвестных ему сил и отправиться в Лос-Анджелес, а там пересечь границу и добраться до юкатанских джунглей. Стрелок не хотел пока думать ни о Юкатане, ни о джунглях. Слишком много оставалось вопросов.
Допустим, проволока, которой был опутан шалаш, служила для экотеррористов защитой от электрических разрядов медузы-адаптора.
Допустим, Гудспринг был обычным человеком, но искусным мастером, специалистом в науках и мистификациях, создавшим для себя образ ацтекского бога и убедивший индейцев в своем божественном происхождении. Это было бы несложно. Ацтеки часто поклонялись богам в человеческом образе. Кецалькоатль, по отдельным легендам, и был неким белым человеком, чем-то вроде учителя, явившегося племени мешика давным-давно. Император Монтесума, говорили, был воплощением бога солнца Уицилопочтли — по крайней мере, до того момента, как Кортес всадил ему кинжал в спину — либо же опороченный монарх погиб от камня, запущенного из толпы — на этот счет свидетельства мешика и конкистадоров разнятся.
Страх Буйвола по отношению к христианству и христианам тоже был легко объясним: ацтеки боялись христианских миссионеров, называли их «богоедами» и с древних времен до нынешних не ждали от этих людей ничего хорошего. Если Гудспринг, как многие ученые умы, был атеистом, презиравшим церковь, и ненароком обмолвился об этом своим индейцам, те вполне могли неверно истолковать его слова.
Хруп-хруп. У них под ногами который день хрустели оранжевые пески Каньонленда. Местность вокруг была совершенно голой, изломанной, всех оттенков желтого, оранжевого, бурого и красного — под вечер путникам иногда казалось, что они топчут растрескавшуюся почву другого, неземного мира. Ночью у них над головой сияли бриллиантовые россыпи звезд и галактик, но каждому приходилось внимательно смотреть под ноги — там и сям на пути попадались узкие трещины, некоторые из которых, судя по серному запаху, достигали самых глубоких вулканических глубин. Вонь порой стояла такая, что Пепел кутался в шейный платок по самую переносицу, да и Пако закрывал рот рукой, чтобы не надышаться дряни.
Охоты вокруг давно никакой не было, но слингер использовал диск из нулевого стекла, водя по его ободу пальцем, чтобы выманивать из трещин ящериц и змей. Пако давил их каблуком (Буйвол наотрез отказывался обижать рептилий, поэтому уже много дней жил без пищи, на одной лишь вулканической соли). Древесина вокруг сплошь была окаменелой, но годилась на древесный уголь — главное было набрать достаточно колючего хвороста на растопку.
— Скажи, для чего Кецалькоатлю убивать какого-то там Христа? — спросил Пепел, отхлебывая из банки их самодельный травяной чай. — И как его можно убить, если он, в определенном смысле, уже мёртв?
— Эй, компаньеро, — сказал Пако с набитым ртом. — Ты давай не богохульствуй.
Он подобрал хвост ящерицы из костра и аккуратно заправил его в рот.
— Иисус Христос мёртв на треть, — монотонно ответил Ревущий Буйвол. — На треть он мёртвый, на треть живой и на треть машина. Поэтому его нельзя убить. Его надо сжечь. Огонь убивает мёртвое, убивает живое, ломает машину.
«М-м, — подумал стрелок, — ну его к дьяволу». Каждый вопрос, заданный ацтеку, только усугублял непонимание.
— Как связаны Гудспринг и Санчес? — поинтересовался он у торговца. Пепел не ждал услышать ответ, но мексиканец ответил:
— Друзья по учёбе. Вест-Пойнт.
— Вот как, — отозвался слингер. Он проводил взглядом падающий метеор. — Что ж ваш мистер Кайнс так не любит его послания, что уничтожил целое дискохранилище?
— Это ты не поймешь, слингер, — ответил торговец. — Это не по правилам. Так нельзя делать, как твой Гудспринг делал.
— Принес он народу мешика великие знания, но вместе с ними принес он народу мешика великое горе, — пробубнил Ревущий Буйвол.
— Не пойму, за кем это ты повторяешь всё время, чико, — сказал мексиканец.
— По-моему, он цитирует граффити, — сказал Пепел.
— Граффити?
— Краской. Его друг Койот написал.
— Мерзость, — сказал Буйвол. — Мерзость, мерзость. Мерзости и мерзости.
— Если мерзости, что ж ты тогда говоришь их? — спросил Пако.
— Я не могу понять, — признался индеец. — Я не могу разобраться.
— В чем? — спросил Пепел.
— Для чего Кецалькоатлю нужно уничтожать мир.
Слова Ревущего Буйвола застали обоих его спутников врасплох.
— Ты это, компадре… — начал Пако.
— А Кецалькоатль что, решил уничтожить мир? — Слингер приподнял шляпу и уставился на Буйвола.
— Мир погибнет тогда, когда пророчили великие майя.
— 21 декабря? Через… сколько… три месяца?
— Да.
Пако недовольно сморщился.
— Чинга ту мадре. Только я думал, как хорошо отделались…
— Стоп, стоп, — сказал Пепел. — Я так и не понял. Зачем Кецалькоатлю… зачем Гудспринг хочет уничтожить мир?
— Кецалькоатль, как мы все, служит воле великого Уицилопочтли, — ответил индеец.
— Бога солнца?
— Да.
— Так это солнце хочет уничтожить мир?
— Да.
— Ну допустим, — сказал Пепел, извлекая из костра новую обугленную игуану на палке. Он сказал: — Тогда что тебе непонятно?
Индеец смотрел перед собой, и звезды отражались в его широко открытых глазах. Буйвол помолчал и заговорил: