— Я думал, слингер, ты не хочешь чудо.
Он вскинул руку. Луч раннего солнца ослепительно засиял на золотом распятии, которое мексиканец сжимал в пальцах.
— А вот и чудо! — сказал он. — Вот тут мистер слингер. А вот это крец. Во имя Бога Иисуса. Подберите его тоже, кстати, о боге надо заботиться. И о пророке его. И так далее.
Трое крысолюдей отправились подобрать бесчувственного индейца. Еще двое взяли слингера под руки, и хватка их действительно напоминала стальные тиски. Освободиться из такого плена было попросту невозможно.
Крест был изготовлен из двух переплетенных коленвалов, и под ноги слингеру как раз подвернулась удобная заклепка. Распятие вышло ненастоящим, но всё равно изматывающим: на нем приходилось висеть, держась руками за скобы, под палящим солнечным светом, а троица крысолюдей стояла внизу, неотрывно глядя фасетчатыми глазами, наблюдая, чтобы Пепел не нарушал правила их игры в казнь.
Если бы Пако желал его смерти, слингер давно уже был бы мертв. Но торговец не хотел этого — пока не хотел. К вечеру он пришел на место казни и привел индейца. Взгляд Ревущего Буйвола всё еще немного плавал, но индеец уже мог слегка рассуждать.
— Объясни-ка моему другу Хесусу, слингер, — попросил мексиканец. — В чем будет твоя ценность для нашего предприятия?
Потом он шагнул ближе и зашептал:
— Я ж не против, чико, ты же сам понимаешь. Да этот вот уперся, всё говорит — ты какой-то демон, зачем он, говорит, нам в дорогу, одно зло от него и невезение. Придумай ему что-нибудь до утра.
И оба удалились.
К ночи на небе высыпали звезды. Одинокая фигура снова приблизилась к кресту, и по тому, как почтительно расступилась троица крысолюдей, стрелок понял, что это Ревущий Буйвол.
— Ну что, Буйвол? — спросил его Пепел. — Как твой дон тио Рамирес, доходчиво тебе преподает уроки дружбы?
— Дон тио Пепел, — сказал он. — Я не знаю, кому из вас мне верить. У тебя есть ключ, но дон тио Рамирес говорит, что тебя можно убить, а ключ забрать. А у него есть винтовка, и он обещал провести меня через границу…
— Что вы оба знаете об этом народе? — прервал его слингер. — Змеелюди, крысолюди… этот их «сладкий камень». Вы понимаете, чем они живут, о чем они думают?
Ревущий Буйвол помолчал, потом отрицательно качнул головой.
— Дон тио Рамирес объяснил тебе, как себя вести перед ними?
— Он сказал, мне ничего нельзя говорить и делать, — ответил индеец. — Иначе они могут рассердиться на меня, как рассердились на тебя. Только убьют меня по-настоящему.
Пепел хмыкнул.
— Ну допустим, — сказал он, тайком разминая затекшие руки. — А план у вас есть, как отсюда выбраться? У тебя или у него?
Ревущий Буйвол снова поразмыслил и отрицательно покачал головой. Стрелок глубоко вздохнул, набрав полную грудь сернистого воздуха.
— Тогда слушай, — сказал он. — И повторяй за мной.
Пако явился проведать его на закате. Багровое солнце, немного оплывшее и неровное по краям, сползло к зубчатым пикам на противоположной стене каньона, и тени ломаной гряды подбирались ближе и ближе к ногам Пепла с каждой минутой, обещая долгожданную вечернюю прохладу.
За время, проведенное на кресте, Пепел до необычайности начал ценить простые радости: легкий ветерок, небольшое облако, дневную флягу с питательным кактусовым раствором. Он едва мог поверить тем богатствам, что были у него прежде (свежее мясо! свежая вода! виски! табак!), тем простым радостям, которые доныне он воспринимал как должное.
И куда подевался этот чертов индеец? Отчего Буйвол так долго возился с такой простой задачей?
— О чем задумался, слингер? — раздался снизу голос торговца. — В нужник зайти не успел? Ходи прямо там!
— Что надо? — спросил Пепел. Он до сих пор не мог поверить, что торговец обманул его таким примитивным образом.
— Какой ты грубый, чико, — сказал торговец. — «Что надо»! Помощь надо.
Стрелок не отвечал. Вечерняя прохлада, тень далекой каньонной гряды, уже коснулась его ног. Пеплу не хотелось тратить время на досужие разговоры — он ждал этого часа весь день, чтобы вдоволь насладиться холодком, который вскоре превратится в холод.
— Как нам выбраться, чико? — в сотый раз спросил его мексиканец. — Ты же знаешь. Дону Пендехо сказал — а Пако порадовать? Только скажи, я сразу этим передам, чтоб тебя отпустили.
Он кивнул на троицу крысолюдей, стоявших у креста в карауле.
Слингер прислушался.
— Для начала, — сказал он наконец. — Если мы хотим спастись, то главным должен быть не ты.
— Мессия! Бог Иисус!.. — долетел до них отзвук нестройного хора. — Мессия!
Вдали затрубил паровоз. Гудок его ревел и ревел, сколько хватило пара. «Дневную норму воды растратили», — с грустью подумал стрелок.
— Буйвол явил чудо, — сказал он. — Идите, красавцы. Ваш бог явился.
Троица крысолюдей, охранявших его крест, оставила свой пост и кинулась вдаль, голося нечленораздельно: «О-о И-У! О-о И-У!»
Мексиканец изменился в лице.
— Слингер, — сказал он. — Ты это. Объясни честно, ты как это сделал, слингер?
— Разучил с ним одну песню, — сказал Пепел и спрыгнул на твердую землю. Он наклонился, массируя колени.
— Какую песню? — не понял Пако.
— Простую. Мне когда-то пел ее отец. Идем.
[ФОН] /// Big Rock Candy Mountain /// HARRY MCCLINTOCK
Они пошли в лагерь. Торговец по дороге знай себе хмурился, а слингер мысленно напевал эту древнюю и нехитрую песенку — о лимонадных фонтанах, сигаретных деревьях, озерах из виски и Леденцовой горе.
(1х13) Противостояние
Ему опять снилась вода, мутная и тревожная, лившаяся из крана маленькой кухоньки в его чикагской околопортовой квартире. Радио по-прежнему бормотало армейские новогодние марши, но за окном сильно потеплело, и дело шло к ранней весне. Джош открывает кран, моет над раковиной два стакана и льет им обоим ирландского виски.
Трикс улыбается, сидя напротив. Они двое похожи на молодую семейную пару.
— Надеюсь, ты не планируешь смыться в ближайшее время? — Он косится на нее исподлобья. — В кои веки я нашел то, что искал.
Она молча улыбается. За стеной гудит лифт. Кто-то роняет что-то тяжелое. На верфи за окнами ревут гудки пароходов-ледоколов. Озеро Мичиган тянется вдаль, будто пыльное зеркало, расколотое здесь и там.
За стеной опять кто-то что-то роняет.
— Как они не уймутся, — говорит Джошуа. — сколько ни живу в городе, никак не привыкну. Там, в прерии, всегда кристальная тишина. Здесь вечно кто-то возится под боком, все орут, гудят… иногда сил терпеть нету.
Трикси берет стакан и пробует немного виски. Она морщится и возвращает стакан на кухонный стол.
— Надеюсь, у тебя в Нью-Йорке будет немного тише, — говорит он.
— Ты не нашел то, что искал, Фриско, — говорит она. — Ты не умеешь оставлять всё позади. Ты называешь себя «Джош», по имени маленького деревенского мальчика, а он давно умер, и родился Фриско, наемный стрелок из Чикаго.
— Фриско, — отвечает Джошуа. — Да, извини, я забыл. Мне положено теперь называться «Фриско».
— Тебе нужно быть Фриско, — говорит она. — Фриско любит город.
— Я люблю город. — Он прикладывается к своему виски, слушая радио о рев ледоколов за окном.
Трикси отнимает у него стакан и ставит на стол.
— Ты не умеешь оставлять всё позади, — говорит она. — Ты не понимаешь, что все-все вокруг тебя, всякий человек тебя предаст рано или поздно. Как только ты захочешь владеть им или принадлежать ему, как только ты скажешь «это мой человек», как он сразу будет ждать момента, чтобы в один день предать тебя.
Джош (нет, Фриско, черт возьми, он должен приучится называть себя «Фриско») размышляет над ее словами. За стеной опять гудит лифт.
— Но ты же, — говорит он. — Ты же не предашь меня?
Трикс улыбается, протягивает руку и гладит его по щеке тонкими холодными пальчиками.
— Я не смогу предать тебя, Фриско, — говорит она, — потому, что я никогда не буду «твоя», а ты никогда не будешь «мой».
Он снова долго размышляет. Потом берет стакан и выплескивает остатки ирландского в раковину.