Для начала киммериец полоснул кинжалом по дорогому плащу проигравшего. Треск рвущейся материи и разлетевшиеся в стороны клочья меха, которым был подбит плащ, привели его в бешенство. Он кинулся на Конана, но варвар, ловкий как пантера, моментально увернулся, и вся тяжесть удара обрушилась на его приятеля. Они сцепились и покатились по земле, вопя и ругаясь, а Конан тем временем уже отбивался от двух других, с коварной улыбкой высматривая, к какой бы еще купеческой одежке ему приложиться кинжалом. Народ, уразумев, что он задумал, с хохотом давал советы, сдобренные солеными шуточками. Противники Конана вертелись вокруг него, сопя и пыхтя, но все их удары попадали в пустоту или же они лупцевали друг друга, а он, быстрый, как молния, резво наскакивал на них, чтобы пройтись кинжалом по плащу или штанам.
Тупое сидение на мягких подушках, обжорство и попойки не сделают руку твердой, тело — гибким, а глаз — точным. Одышкой, потом и дрожью в коленях приходится расплачиваться за покой и сытость. Купцы не готовили своих сыновей для суровой жизни — они учили их только считать деньги и прибыль. Однако кое-кому и эти уроки не пошли в прок — деньги уплывали от купчиков к таким мастерам своего дела, как Гохард, а ума-разума они набирались у таких бойцов, как Конан.
В толпе, окружившей дерущихся, было полно воров и мошенников, товарищей Конана по ночным вылазкам и дневному разбою. И сейчас они, свистя и улюлюкая, виртуозно срезали кошельки у богатых горожан, глазевших на драку разинув рты. За всякое удовольствие надо платить — этот принцип соблюдался здесь свято.
Нахальные мальчишки дергали задиристых молодчиков за полы плащей, превратившихся в клочья, но те уже ничего не замечали: как взбесившиеся быки они кидались на Конана, сатанея от бессильной ярости. Наконец киммериец решил, что с них хватит. Перекинув кинжал в левую руку, он правой со всего маху врезал противнику в челюсть. Верзила тут же рухнул на землю как куль. Вскоре и остальные последовали его примеру. На земле образовалась бесформенная груда из окровавленных, истерзанных, исцарапанных тел, прикрытых жалкими лохмотьями.
Толпа ликовала. Мальчишки, деланно суетясь, помогали чуть живым забиякам подняться, не забыв позаботиться и об их кошельках. Смотреть больше было не на что. Народ потихоньку стал расходиться, Конан тоже не собирался торчать тут слишком долго и поспешил свернуть в узкую* улочку. Негромкий свист заставил его обернуться. На стене, прячась в ветках цветущего дерева, сидел, ухмыляясь, Гохард и махал ему рукой. Кругом не было ни души. Конан подошел ближе.
Гохард спрыгнул вниз и спросил:
— Давно в городе? А то я слышал, что ты теперь засел в Заминди. Городишко, конечно, хороший, но уж слишком там все благопристойно — не развернуться как следует!
— Да, это тебе не Шадизар,— согласился Конан.— Кстати, я видел, как ты его нагрел. А мне пришлось раздеть. Вот была потеха! Теперь бы мне надо где-нибудь приодеться и смыть с себя все это.— И Конан показал руки, до плеч измазанные кровью и грязью.
— Пойдем, я знаю местечко. Как раз совсем рядом. Они миновали пару тихих улочек и свернули к домику, по самую крышу спрятавшемуся под огромным каштаном. На свист вышла немолодая женщина. Гохард ей что-то шепнул, она кивнула, молча принесла огромный кувшин с водой и, подождав, пока Конан скинет с себя растерзанную тунику, стала поливать ему на спину, шею, руки. От ледяной воды Конан почувствовал себя как заново родившимся. Так же молча женщина принесла вино, сыр, лепешки и исчезла в доме.
Когда вино было выпито, новости рассказаны, Гохард предупредил Конана:
— Об этом доме забудь, сам сюда не приходи, разве только со мной. Это моя мать. Когда в Шадизаре становится слишком жарко, я снова становлюсь примерным сыном, тихо живу здесь и никуда носа не показываю.
Гохард зашел в дом и вскоре вернулся, неся в руках поношенную, но отнюдь не рваную тунику. Конан оделся, застегнул пояс и сказал:
— Спасибо, друг, выручил. Теперь пойду раздобуду себе приличную одежду.
— Если хочешь принарядиться, иди в лавку Агассия — он знает толк в нарядах и не так дерет, как остальные.— Гохард понимающе улыбнулся и махнул на прощание рукой.
Конан выскользнул из калитки, огляделся по сторонам и не спеша отправился на базар. Среди множества лавок он вскоре отыскал лавку купца Агассия и вошел, сопровождаемый почтительно кланяющимся зазывалой.
Лавки Шадизара — это поистине чудо из чудес! Описывать их можно часами, а разглядывать всевозможные удивительные вещи, которые предлагает радушный купец,— с утра до вечера.
Молодые красавицы покупали здесь дорогие ткани, украшения, благовония. Почтенные хозяйки любовались богатой посудой, ювелирной чеканки светильниками, пестрыми туранскими шалями. Шитые золотом платья и роскошные головные уборы облегчали кошельки любящих мужей, но и сами мужья не могли остаться равнодушными к плащам, отделанным мехом и искусной вышивкой, туникам, привезенным издалека и вытканным чудесными узорами. Кинжалы в серебряных ножнах, кожаные пояса с ажурным тиснением, сандалии, легкие и прочные, казалось, так и ждали юношей, славных своей молодой силой и ловкостью. Даже беззубые старухи не уходили без покупки из лавки Агассия — любезный хозяин всегда знал, кому что нужно.
Теперь он хлопотал вокруг Конана, опытным взглядом определив, что тот собирается на свидание к женщине. От бесчисленного множества туник, плащей, головных уборов у киммерийца просто глаза разбежались. Хозяин прикладывал к Конану то одно одеяние, то другое, при этом попеременно хмурясь или восторгаясь. Невероятно, но Конану впервые в жизни была приятна эта кутерьма, и он позволял купцу вертеть себя и так и эдак, выслушивая то поток восхищенных возгласов, то бурю сомнений.
Купец, чувствуя его неопытность, не скупился на похвалы, превознося свой товар. По его словам выходило, что ни один король в мире еще не носил такого плаща, а туника из тончайшего полотна была привезена из Немедии специально для него, Конана. А сандалии! Боги, что за сандалии! Кожа мягкая, как щеки юной девушки. Застежки сверкают драгоценными камнями. Подошвы так крепки, что в них можно обойти весь свет. А что еще хотел бы купить славный юноша? В лавке Агассия есть все. По если нет у него, значит, нет нигде!
Конан от души забавлялся тарахтением купца и хлопотами помощников, сломя голову носившихся из лавки в кладовую и обратно. Оказывается, и в самом деле нужно совсем немного, чтобы почувствовать себя королем: горсть монет, новый наряд да побольше шуму вокруг своей особы.
Если Конан чувствовал себя в этот час королем, то Деянира, разумеется,— королевой.
Азимандр, единственный наследник умершего год назад богатого вельможи, уже давно добивался благосклонности Деяниры, но она, капризная и своенравная, прекрасно усвоив все уроки старой Кханды, играла с ним как кошка с мышью. Порой ему казалось, что он близок к цели — но тут Деянира вдруг надувала губки, придумывая несуществующую обиду, и для влюбленного начинался новый виток сладостных мучений. Кханда колдовала над своим котлом — Деянира то многообещающе улыбалась, то озабоченно хмурилась — и вот уже юноша готов отдать все свое богатство за один только миг обладания такой ускользающей и такой переменчивой красотой.
И сейчас Азимандр рад был пожаловать ей своего лучшего жеребца, лишь бы она подарила ему улыбку и надежду.
Кони, воистину великолепные, молодые, только что объезженные, были выведены на большую площадку возле конюшен. Для хозяина и его гостей соорудили невысокий помост, на котором стояли богато украшенные кресла. Чтобы полуденное солнце не утомляло и не слепило глаза, над помостом натянули пестротканый балдахин. Деянира и Азимандр, окруженные слугами, подававшими вино, фрукты и сладости, неторопливо обсуждали достоинства каждого жеребца.