На этом печальном месте стояло множество невысоких каменных платформ? Погрибальных алтарей, на коих творилось таинство переселение душ на Серые Равнины. Некоторые из них помещались под каменными же крышами на витых столбах, другие были открыты небу. На каждом возвышении темнели кучки золы. Их удлиненные формы и то, что среди серого праха кое-где белели рассыпающиеся кости, говорило о скорбном назначении грубо отесанных алтарей.
Народ запрудил ограду. Все застыли с молитвенно сложенными на груди руками. Умолкли плакальщицы и музыканты. Стражники окружили пустующую платформу, самую большую, украшенную цветами и жимолостью, и замерли, прижав копья к левому боку. Сотник обнажил кривую саблю и взял ее перед собой, сурово поглядывая по сторонам, словно собирался отрубить кому-то голову.
Слуги извлекли из паланкина носилки с телом и понесли на плечах к погребальному алтарю. Когда носилки опустились на возвышение, они разом закрыли лица ладонями и удалились в полном молчании.
Жрецы поставили четыре огромных свечи по углам алтаря и взялись за концы длинных шелковых полос, подложенных под тело судьи Раббаса. Они подняли тело, читая негромко заупокойную молитву, а братья извлекли носилки и отставили их в сторону. Теперь Козлиный судья опустился на то место, откуда ему суждено было отправиться прямиком на свидание с владыкой Серых Равнин.
Однако свидание по известным причинам отложили до первых утренних лучей. Старший жрец окунул кисточку из конских волос в чашу со освященной водой, принесенную из храма Митры, окропил мертвеца, потом возложил на лоб покойного деревянную фигурку, смоченную в той же воде, после чего все присутствующие хором пропели несколько напутственных слов (путешествие на Серые Равнины - дело серьезное и не безопасное), после чего толпа потянулась к выходу. Многие отправились домой в предвкушении завтрашнего зрелищ, которое повторялось на шамашане всякий раз, когда умирал кто-нибудь из именитых жителей предместья: жрецы резали петухов, гадали по каплям крови и внутренностям о будущем, а потом старший сын покойного поджигал собственной рукой погребальный костер.
Жертвенных птиц оставили в клетках возле алтаря. Петухи спокойно чистили перья, не ведая о своей печальной участи. Братья трижды обошли возвышение, в пояс поклонились телу и остались наедине с учеником стигийких магов и его хромоногим родителем.
- Спокойно отправляйтесь домой и зажигайте свечи, - сказал им Дарбар. - Когда третья сгорит до половины, возвращайтесь сюда и мы совершим таинство. Не забудьте о свидетелях.
- Что-то не нравится мне все это, - сказал подозрительный Аюм, - кто его знает, что ты станешь делать в наше отсутствие...
- Ты ошибаешься, уважаемый, если думаешь, что я буду сидеть здесь в темноте, - спокойно отвечал желтобородый, - для этого вы наняли северянина. Мы же с отцом отправимся к нашим верблюдам и вернемся на шамашан в назначенное время.
- У меня есть другое предложение, - сказал Бехмет, - я хочу пригласить вас в наш дом. Думаю, у нас найдется о чем поговорить.
Он выразительно взглянул на Дарбара, и тот едва заметно кивнул. Аюм напыжился, но ничего не сказал, рассудив, что лучше держать подозрительного незнакомца на глазах, как это ни неприятно.
С тем они и удалились. Напоследок Бехмет напомнил нанятому стражу о зубах и кольцах покойного. Северянин лишь выразительно дотронулся до рукояти своего меча.
Он проводил всех до ворот и вернулся к алтарю. Солнце уже зашло, сумерки быстро окутывали землю. С вершины холма хорошо виднелась дорога с цепочками неясных огней: люди, возвращавшиеся в предместье, зажигали масляные фонари.
Северянин обошел ограду и, убедившись в отсутствии лишних глаз, подошел к плоскому камню, хранившему еще темное пятно, оставшееся от тела какого-то безвестного бедняка. Еще раз оглянувшись, стукнул по камню кулаком.
В недрах земли раздался невнятный стон.
- Покойник, - позвал страж, - явись!
Он ухватился за край плиты и без особых усилий ее приподнял.
Под плитой оказалась неглубокая яма, устланная сухой травой. В яме лежал щуплый человечек с длинным носом и аккуратной бородкой, очень похожими на нос и бороду почившего Раббаса.
- Я чуть не задохнулся! - сердито сказал он и полез наружу.
- Если бы ты сдох, Ловкач, - задумчиво молвил северянин, - у нас было бы два мертвеца. Тот-то удивился бы Нергал, увидев две одинаковые рожи!
Ловкач Ши возмущенно засопел, отряхивая прилипшую солому.
- Зря так говоришь, - проворчал он, - не следует шутить над покойниками.
- Они моих слов не слышат, - отвечал киммериец, сплевывая. - Ладно, не будем терять время. Теперь, когда ты нагрел нору, перенесем в нее почтенного Раббаса.
Когда тело Козлиного судьи оказалось в яме, Конан водрузил плоский камень на место. Ши суетился рядом, то и дело ощупывая наклеенный нос и накладную бороду.
- Смотри, оторвешь, - одернул его приятель, - отправляйся-ка лучше на свое шикарное ложе, покойничек, да запасись терпением: Чилли с братьями вернется не скоро.
- Не пойму я, зачем мне сейчас-то лезть на алтарь? - Ловкач нервно потер ручки. - Жестко там, да и страшно... Как подумаешь, что на камне людей сжигают, так по спине тараканы бегают. Давай лучше посидим рядышком, киммериец, пожуем чего-нибудь, поболтаем... Ты ведь сушеного мясца прихватил? Вот его и пожуем. И винцом запьем из твоей фляжки...
Конан хлопнул оробевшего приятеля по плечу.
- Мертвые не пьют, крысеныш! Хорошенькое дело: станет Раббас вещать, а от него вином разит. Ты что же думаешь, на Серых Равнинах первым делом чарку подносят? Да не трясись ты так, нос отвалится! Лучше вспомни о своей доле звонких монет и думай, как тебе повезло. Мыслю я, многие согласились бы набить кошелек, всего лишь полежав ночку на свежем воздухе. И ложись не медля: Чилли верно сказал, Аюм этот похитрее братца будет и может послать кого-нибудь проведать своего родителя.
- Да не пойдет никто сюда ночью, - робко возразил Ши, но полез на украшенный мертвыми цветами камень.
Конан тщательно накрыл вздрагивающего коротышку ветками жимолости, положил ему на лоб деревянную фигурку, а на глаза - круглые медальоны.
- Это еще зачем, - тоненько заскулил Ловкач, - не вижу я ничего...
- Да тебе и не надо, - хохотнул киммериец, - я твои глаза и твои уши.
Он уселся рядом с алтарем, достал из сумки ломти вяленого мяса, откупорил флягу с вином и приготовился коротать время.
Время пришлось коротать под неумолчное бормотание Шелама. Стараясь заглушить мучивший его страх, Ловкач болтал о чем ни попадя. Он рассказал Конану где именно в Аренджуне выгоднее покупать горшки и медные светильники, чем отличается чеканка от просечки и почему нельзя держать вареные бобы в золотой посуде.
- На золотых блюдах можно лишь подавать кушанья, но не хранить их, - болтал Ши, - особенно чечевицу, бобы, горох и маниоку. Потому среди богачей так много страдающих желудком, а бедняки на сей недуг не жалуются.
- А я думал, потому, что животы пустые, - хмыкнул варвар, терзая крепкими зубами сушеное мясо.
Шелам только сглотнул слюну и принялся рассказывать о прекрасной незнакомке, которая опустошила его лавку и умыкнула одежду.
Эта история весьма развеселила Конана.
- Поделом дурню, - сказал он, прихлебывая вино из фляги, - сам подумай: какой из тебя любовник? В следующий раз, когда почувствуешь зуд между ног, просто покупай женщину.
Ши обиженно помолчал, потом сказал печально и тихо:
- Холодное у тебя сердце, киммериец. Нет для тебя ничего святого. Варвар ты.
- Только сейчас узнал?
- И не чем тут гордиться, - ровно продолжал Ловкач. - Знаешь, что сказал Шейх Чилли? Он сказал: драться умеют и петухи, а попугаи и вороны еще и разговаривают.
Стало тихо, только гудел ветер между столбами, державшими каменную крышу погребального алтаря.