— Иди за тряпкой, — прикрикнула на неё Коза. — Стирай свою мазню!
Лика подчинилась. Борька вышел тоже, буркнув: «Я прослежу».
— Вот ведь наказание господне, — всхлипывая, причитала Коза. — Учу её, учу, а она, дрянь малолетняя, всё за своё…
Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, прочертив по щеке чёрную дорожку.
— Ты, мать, не грусти. Давай я тебе водочки плесну. Водочка, она при таком деле лучшее утешение… Глянь-ка, — Козёл поднёс бутылку к глазам, — одну уговорили. Колька, сгоняй за новой!
Мальчик пулей вылетел вон, но вернулся не сразу — и с пустыми руками.
— Нету, дядя Вадим!
— Как — нету? Ты где смотрел?
— Везде! И в холодильнике, и в буфете, и в подпол лазил… Нету!
Круглое, щекастое лицо дяди Вадима налилось кровью, брови и усы заходили, как тучи перед грозой.
— Борька-а! — заревел он так, что подвески на люстре жалобно звякнули.
Лис появился в дверях, упёрся руками в раму.
— Опять, гадёныш, водку тыришь?
У Борьки вздулись ноздри, заходили желваки. В конце прошлой осени он решил, что достаточно силён, чтобы бросить вызов приёмному отцу. Это заблуждение стоило ему двух зубов и вывихнутого плеча.
Но урок, видно, впрок не пошёл. Лис ощетинился, как молодой волкодав, готовый вцепиться в глотку матёрому медведю, не считаясь с риском.
Дядя Вадим поднялся, не спеша отодвинул стул, хрустнул суставами.
А Борька вдруг расслабился. Лицом помягчел, даже улыбку вымучил — и недоумение:
— Ничего я не тырю, дядя Вадим! На фига она мне? — Тут его вроде как осенило: — А-а, мелкий не нашёл, что ли? Так он и не знает… Я щас мигом принесу!
— Всё я знаю, — обиженно забурчал себе под нос Колька. — Когда оно там есть. А там не было… Стырил, небось, и заначил где-нибудь в доме. А я виноват.
Дядя Вадим, только Лис скрылся в дверях, двинулся следом неожиданно мягкой, рысьей поступью. Через полминуты из-за стены донеслись вопли, брань, топот, звуки ударов…
В комнату мышкой юркнула Лика с тряпкой в руках. Вид у неё был подавленный, в глазах стояло отчаяние, губы беззвучно двигались.
Кешка знал, что Лика хочет сказать: «Они здесь. Они опять здесь».
Спал он плохо. Ему снилась дорога — через города и страны, прямиком к Атлантике — и мост, смело шагающий по воде стальными ногами. Синий «форд» вылетел на мост на полной скорости, асфальт сам собой нарастал под колёсами…
Но вдруг оборвался.
Микроавтобус с маху ухнул вниз — и Кешка вместе с ним. Был удар — и холод; чёрная толща сомкнулась над головой, и что-то невидимое, но жуткое поднималось из пучины…
Проснувшись в третий раз от одного и того же кошмара, Кешка решил: хватит.
За окном светало, в доме стояла тишина. Порой ему не хватало такой тишины — когда кажется, будто ты один в целом мире и никому ничего не должен, и можно целую вечность сидеть не шевелясь, глядя в никуда, как сидят порой кошки на заборе. От уютного посапывания младших пацанов это чувство только укрепилось: так дышит мироздание в беспамятстве сна. Внутренним зрением Кешка ясно видел девчонок в их комнате; дядю Вадима и тётю Любу, похрапывавших на два голоса: он — басовито, руладами, она — протяжно, с присвистом. Спали в стайке коровы, спали свиньи и куры на насестах, спала в будке овчарка Веста. Спали вороны в своих невидимых гнёздах высоко среди голых ветвей. Один Кешка мог двигаться и мыслить, и это было здорово — ощущать себя властелином сонного царства, застывшего вне времени, как муха в янтаре, на века, на тысячи лет…
Взгляд упал на пустую Борькину постель, и иллюзия рассыпалась.
Лис вырвался от дяди Вадима, удрал и наверняка отсиживался у приятелей в соседней Клиновке. Обычное дело. Не сегодня-завтра объявится. Но мысль о том, что Борька сейчас тоже не спит, исходит злобой, придумывая, как поквитаться с Козлом, выгнала из Кешки глупые мечты.