В комнате никого не было.
Лена почему-то старалась не шуметь – как будто в квартире был тяжело больной или просто спящий человек, которого она боялась разбудить.
Она бесшумно прикрыла дверь гостиной и осторожно открыла следующую дверь.
Это была спальня. Широкая кровать, покрытая пятнистой тканью, подражающей шкуре леопарда, зеркальный туалет, заставленный бесчисленными баночками и тюбиками косметических средств. На стене – большой натюрморт в светлых тонах – букет полевых цветов в глиняном кувшине, клетчатая полотняная скатерть.
Здесь тоже никого не было.
Следующая дверь вела на кухню.
Лена почему-то очень не хотела ее открывать, просто рука не поднималась. Она медленно двигалась, как будто воздух уплотнился и сопротивлялся каждому движению. Ей стало по-настоящему страшно.
Но она вспомнила тихий шелестящий голос, который едва слышно проговорил: «Ты ведь не хочешь, чтобы твой ребенок пострадал!»
Лена толкнула дверь и вошла на кухню.
Кухня была большая, очень нарядная, прекрасно оборудованная. Бледно-сиреневый кафель прекрасно сочетался с лиловыми и темно-розовыми дверцами шкафов. Тусклым серебром и полированной бронзой отсвечивала дорогая бытовая техника.
Не подходил к этому великолепию только запах.
Собственно, запахов в этой роскошной кухне было много, здесь пахло и хорошим кофе, и пряностями – корицей, гвоздикой, кардамоном, и какими-то незнакомыми Лене ароматными травами, и хорошим душистым деревом, но к этому букету уютных и вкусных запахов примешивался еще один, пугающий и тошнотворный. От этого запаха по коже девушки пробежали ледяные мурашки. Ей казалось, что этот запах разрушает спокойную гармонию этой кухни, как нарушил бы гармонию симфонического оркестра внезапно прозвучавший дикий скрежет дисковой пилы;
Лене захотелось сейчас же уйти, покинуть эту квартиру, выйти на свежий воздух, отдышаться… но одновременно ей хотелось найти источник запаха, отвратительно-сладковатого и страшного…
Она шагнула вперед и увидела за большим обеденным столом светлого дерева расползающуюся по кафельному полу темно-красную лужу. На мгновение ей пришла в голову дикая, абсурдная мысль. Она подумала, что этот цвет удивительно подходит к сиреневому кафелю, и тот, кто разлил по полу это темно-красное, обладал безупречным вкусом. Лена встряхнула головой, сбрасывая полуобморочную дурноту, она уже понимала, чем так странно и страшно пахло на кухне, понимала, что это за жидкость растекается по полу, но сделала еще один шаг, чтобы разглядеть то, что лежало на полу за столом… то, что пугало ее и одновременно притягивало, как магнит, как иногда притягивает край бездонной пропасти или темная глубина омута.
На кафельном полу лежала, раскинув руки, мертвая женщина.
То, что она мертва, Лена поняла сразу – по странной, немыслимой для живого человека позе, по мутной пленке, затянувшей широко открытые глаза, по темно-красной луже, растекавшейся вокруг головы…
И только мгновением позднее Лена узнала эту женщину.
Ольгу Сербину – прежде Ольгу Ракитину, бывшую когда-то, в другой жизни женой Сергея… женщину, разговаривавшую так недавно и вместе с тем так давно в зимнем саду гостиницы с Виктором Черепахиным. Сколько всего произошло с тех пор!
Погиб Черепахин, погибла Таня, сама Лена приехала в Петербург, чтобы встретиться с Ольгой с глазу на глаз и задать ей несколько вопросов…
И вот она перед ней, но ни на один вопрос больше не ответит.
Мертвое лицо притягивало Ленин взгляд с удивительной, неестественной силой. С трудом переведя его в сторону, девушка увидела орудие убийства.
Большой, тяжелый молоток для мяса лежал в полуметре от головы мертвой женщины. Не было никаких сомнений, что именно он послужил причиной смерти – молоток был в крови, и к нему прилипла темная прядь.
Неожиданно Лена осознала невероятную вещь: Ольгу убили только что, не прошло еще и нескольких минут. Лужа крови на полу еще не перестала расползаться, и вокруг чувствовалось присутствие недавней смерти…
Но это значит, что убийца еще здесь! Ведь Лена никого не встретила на лестнице, никто не выходил из этой квартиры! Значит, убийца еще здесь, рядом с ней, может быть, за ее спиной;..
Все эти мысли промелькнули в ее голове за долю секунды. Казалось, время удивительно уплотнилось, сжалось, оно бежало с невероятной скоростью, но тело девушки, ее реакции, наоборот, замедлились. Она начала поворачиваться, чтобы уйти, сбежать отсюда, покинуть эту комнату, пропитанную запахом крови, запахом смерти, но не успела повернуться к двери, когда на нее сзади напал кто-то невидимый, невидимый, но очень сильный. Твердые руки обхватили ее, сдавили, а к лицу ее прижали платок, пропитанный чем-то остро и неприятно пахнущим. Голова закружилась, в глазах потемнело, и Лена безвольно обвисла в сильных руках убийцы.
В то мгновение, когда мир вокруг нее начал тускнеть, перед глазами Лены пронеслись бессмысленные, несвязные образы, и среди этих невразумительных картин она вдруг очень отчетливо увидела лицо своей погибшей подруги Тани Белолобовой.
– Ты ведь… ты ведь умерла… – чуть слышно проговорила Лена, едва шевеля губами, и на нее окончательно навалилось беспамятство.
Муж вернулся раньше обычного, страшно недовольный. Оказалось, что в здании, где находилась его фирма, случилась авария. Летом проходила плановая проверка батарей, и в процессе этой проверки одну батарею прорвало. Хлынула вода, хорошо, что холодная. Ужаснее всего, что случилось это в обеденный перерыв, когда в комнате никого не было, так что заметили все гораздо позже, когда сотрудники вернулись с обеда. Залило прилично, так что пришлось отключить электричество, чтобы не было замыкания. Впрочем, работать в этих условиях и так было совершенно невозможно. Женщины суетились, перетаскивали куда-то папки и канцелярские принадлежности, мужчины двигали столы и переносили компьютеры.
Сан Саныч вернулся, чтобы дома спокойно поработать. Он наскоро перекусил и удалился в комнату внука, где стоял приличный компьютер.
Надежда дождалась, пока он освободит телефон, и набрала номер своей квартиры. Выждав положенные десять гудков, она ничего не услышала. Тогда она повторила эту операцию еще несколько раз, пока муж не крикнул недовольно, чтобы оставила телефон в покое, ему в Интернет не выйти.