— Конечно, он недостаточно начитан, чтобы понять, что Иисус — такой же, как Будда, Моисей и Магомет, но достаточно начитан, чтобы понять, что все религии говорят об одном. В конце концов, не ему подводить жирную черту под примитивным христианством на Руси. Кстати, почтенный, что ты скажешь о недостатках Офонасея?
— Офонасей верит в Распятого, верит по-детски, наивно, но глубоко, только вот на ындийских жёнок не может смотреть без вожделения. Очень переживает по этому поводу. Грех весьма простительный для примитивного человека.
— Здесь ты, почтенный, преступно легкомыслен. Миражи чувственности будут мешать Офонасею усвоить нашу религию, а за ней — будущее. Мы не можем пренебрегать малым, особенно на первых порах.
Махмет низко опустил голову:
— Таков я, ничтожный.
— А что ты скажешь о его витийстве?
— Я читал его записи в Джуннаре, пока он спал. Повесть об иудее Фоме пишется в духе жития святых, только полнее. Ещё он пишет путевые заметки. Они однообразны и скучны, но есть места, не лишённые художественного изящества.
— И в чём же оно проявляется?
— Православные молитвы написаны на персидском, арабском и других языках. Для русича, знающего языки, становится понятным одиночество Офонасея. И возможный читатель, пожалуй, будет сопереживать. Весьма интересно и ново! Потом: ындийские, арабские, персидские слова и целые фразы перемешаны — создаётся некая акустическая экзотика. Опять же для возможного читателя создаётся иллюзия путешествия весьма далёкого. Это тоже ново для современных текстов. А процесс угадывания некоторых слов создаёт некое напряжение. У Офонасея свой путь, и острая новизна его приёмов подкупает.
— Офонасей уже не молод, почтенный.
Махмет пожал плечами.
— Как сказал в своё время один чинский[20] мудрец: «Только после восьмидесяти прожитых лет я стал понимать линии рыб и растений».
Раджа кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
— А повесть об иудее Фоме содержит нововитийные открытия?
— Подробно он описывает те места, где апостол попадает в ситуации, отдалённо напоминающие те, в которых побывал сам Офонасей. Здесь для нас зацепка, божественный, — Махмет лукаво улыбнулся.
— Я понял тебя, почтенный.
— И если Офонасей прочитает евангелие Фомы, то сможет косвенно упомянуть в своём труде строки, вставленные нашими братьями.
Раджа удовлетворённо кивнул, как кивает человек, привыкший повелевать тысячами.
— Да окажутся правдой твои слова!.. Только запомни, почтенный, иудей Фома евангелия не писал. Оно всё, от первой до последней строчки, написано нашими братьями. Это необязательно знать Офонасею, но ты должен это знать.
Они заговорили на непонятном языке, и стражник, стоящий за троном раджи, угадывал лишь отдельные слова. В конце разговора раджа протянул Махмету тугой мешочек:
— Я бы наградил тебя, почтенный, свободной от налога землёй, но ты должен возвращаться в Персию и продолжать трудиться над тем, чтобы со временем эта древняя земля стала землёй эзотерического магометанства.
Махмет принял дар с глубоким поклоном.
— Слава Аллаху, я исполнил своё поручение. И мысленно, божественный, я всегда буду пребывать у твоего стремени, — и с этими словами он удалился.
— Да сохранит тебя молитва пророка, — раджа лукаво улыбнулся и тихо рассмеялся: — Аминь.
19
Наверху зашипела змея, и сквозь её шипение Офонасей услышал голос молочницы Анасуйи:
— О, уважаемая змея с девичьим сердцем! Отведай козьего молока, которое я принесла для тебя.
Шипение змеи прекратилось.
— Я принесла твоему подзащитному воды, чтобы он утолил жажду, и риса, чтобы он утолил голод. Я принесла горстку риса и тебе, уважаемая змея, — говорила Анасуйя, прищёлкивая языком, — никто не посягает на твою любовь… Отойди же! Отойди!.. Поверь мне, благородная змея, не любовная страсть влечёт меня к ятри. Мне кажется, он не причастен к тому, что произошло с Аруном. Я пришла, ибо нужна ему… Ятри!!! — обращалась она уже к пленнику, по стене почти бесшумно скользнула верёвка, к концу которой был привязан узелок. — Такое несчастье, ятри, такое несчастье!
Офонасей осушил кувшин.
— Ведь это не ты, ятри, ударил сына брахмана?
— Нет, Анасуйя, не я, — Офонасей гулко дышал в пустой кувшин.
— А кто?
— Этого я не знаю.
— А где ты был, когда это случилось?
— Да уединился по нужде!.. А когда опростался, выхожу, а…
— Плохи твои дела, ятри! Если сын брахмана умрёт…
— Так он жив?! Арун жив?
— Жив, но очень плох! И с каждым часом ему становится всё хуже и хуже. Он не жилец! Брахман уверен, что это ты… А лоскут? Как лоскут от твоей рубахи оказался в руке Аруна?