— А я?.. Я могу научиться пользоваться праной?
Махатма улыбнулся мне, как взрослый улыбается нетерпению дитяти. И ответил уклончиво:
— Ты увидишь прану, разлитую, точно роса, на листве деревьев. Но всему своё время, Офонасей, — и мелькнувшая в его губах улыбка как бы говорила: скоро ты узнаешь много нового. — Я дам тебе то, что не видел твой глаз, и то, чего не слышало ухо человека, и то, чего не касалась твоя рука, и то, чего нет в сердце человека. Я пришёл, ибо нужен тебе. Я научу тебя молиться. И ты станешь более восприимчив к зову небес. Ангел пошевелит пёрышком на своих крыльях — и ты почувствуешь лёгкое дуновение. Ты достигнешь наивысшей формы молитвенного созерцания. Я научу тебя этому без особых усилий с твоей стороны. Ум твой должен быть чист. Ни о чём не думай! Всё, что происходит вокруг, не твоего ума дело, — и махатма тихо запел на каком-то древнем языке. Я не понимал смысла его пения, но стал подпевать махатме, повторять слова, которые произносил он. Я не понимал смысла слов, но чувствовал, что перехожу в иное состояние жизни, в высшее состояние, на другой уровень сознания. Что-то происходило и со временем. Мне казалось, что проходят годы. Махатма сквозь годы спокойно произносил слова, а я повторял их, не понимая их древнего смысла, но понимая, что перехожу на другой уровень сознания. И теперь уже с другого уровня я обратился к махатме:
— Трудно согласиться с тем, что вы обучали Бога.
Учитель поощрительно кивнул:
— А тебе никогда не приходило в голову, Офонасей, что твой Бог, Который, как ты говоришь, сотворил небо и землю, а потом вочеловечился через Отроковицу, — великий, милосердный, милостивый, истинный, Который, вочеловечившись, продолжал творить мир невидимый, мир духовный, — что этот Бог ищет своего бога, а тот своего, и так до бесконечности. Как ни ценен человек в очах Господа, всё же человек… такой маленький.
Я не знал, что ответить.
— Я помогу тебе преодолеть твою зашоренность.
— Да не сон ли всё это? — воскликнул я.
— Я не буду утверждать, что это явь, но в том, что это не сон, ты, Офонасей, сам скоро убедишься, — в руках у странного человека я увидел свитки. — Я не могу передать тебе их прямо сейчас, потому что мы, как ты догадываешься, находимся в разных реальностях, но тебе, Офонасей, передадут их. Они помогут понять тебе, зачем ты пришёл в Ындию. Как ветхозаветные пророки были предтечами христианства, так и ты вернёшься на Русь апостолом новой мировой религии.
— Я?! — теперь уже улыбнулся я.
— Ты, Офонасей!
— Но почему? Почему я?! Таких, как я, тьма!
Снова взглянули на меня нежные, невинные, светлые глаза.
— Ночью и слепые, и зрячие — все ходят во тьме. Но вот наступает утро, тогда зрячий видит свет, но зрячих мало. Ты, Офонасей, зрячий! Так сотворил Бог… Бывают светлые моменты в жизни каждого человека. Бог с силой проявляет своё присутствие. И вот Господь открывает тебе, Офонасей, духовную тропинку к нему. Не противься Божьей воле, Офонасей!
22
Несколько лет спустя, за девять дней до Филиппова поста, милостью Божьей пройдя три моря, в Крыму, в умирающей генуэзской Кафе, на русском подворье, Офонасей Микитин будет рассказывать купцам о своём хождении:
— И ещё махатма сказал, что наступит время, и русичи забудут Бога и станут искренно считать, что человек произошёл от обезьяны. И возрадуются ындийские брахманы, почитающие Хаумана.
— Будя! — ядовито сверкнув глазами, прервёт Офонасея купчик с неприметным лицом.
— Да, будя! — басом поддержит другой купец с невесёлыми глазами. — Оно, конечно, народ мы тяжёлый, может, и пьём лишнее, может, и ноги приделываем к тому, что плохо лежит, нечаянно, так сказать, за своё принимаем… но чтобы… от обезьяны — нет! До такого русичи никогда не опустятся!
— Язычники наши — и то: мы, дескать, от сокола произошли, а мы — от оленя. Понятно, глупость, понятно, Бога знать не хотят. Но хоть красиво! А то — от обезьяны! — купчик с неприметным лицом ядовито усмехнулся.
Все посмеялись над нелепостью, которую услышали от Микитина. Надо же, от обезьяны… Русичи верить будут…
Подали расписную голубую миску с дымящимися огненными щами. Торопливо перекрестились на образа и приступили к трапезе.
— А на то, что турки отобрали твои записи, — тихо произнёс купец с невесёлыми глазами, — смотри как на волю Божью. Стало быть, не нужны на Руси они. И вот что я тебе скажу, мил-человек, послушай моего совета. Ты про то, что русичи будут верить, будто от краснозадых обезьян произошли, не пиши! Не клевещи на русича! Его и так никто не любит. Мы тут посмеялись, а — грех. Не бывать этому никогда!