— И заметь, Офонасей, иероглифы расположены так, что имена ипостаси высшего духа нельзя прочитать одно прежде другого… А это триединое божество персов Ахурамазда.
Из земли торчал идол с тремя нечеловеческими головами.
— А на этой колонне — памятник древнехалдейской письменности…
Красноватая пыльца из-под моих ног повисла в воздухе храма. Махатма скользил, не задевая ни пылинки. Земляной прах под его ступнями не шелохнулся. А сквозь завесу пыли и духоту казалось, что буты трепещут руками и ногами. А буквенные строки на треснувших языческих скрижалях поочерёдно увеличивались, будто невидимая рука проносила по-над ними чистый кусок льда. А я, не зная древнего языка, читал. И понимал прочитанное. Триединые красавицы и триединые уроды Рима, Египта и Греции дышали на меня сказкой. Мы проходили между ними точно по инобытию.
— Все народы стремились к Единому Богу, но не всегда получалось…
Я уже плохо соображал, не хватало духу попросить махатму поскорее уйти отсюда. И точно через воду слышал его красивый голос:
— Осирис, Исида, Тор… И, хотя иудеи сегодня отвергают Троичное Божество, ты, Офонасей, не хуже меня знаешь, что в книгах Ветхого Завета упоминается о Троице, пусть и подспудно. Я уже не говорю о том, что три имени Единого Бога — Иегова, Эпохим, Адонаи — заменяются одно другим. Про оттенки этих имён ты как христианин…
И тут среди гигантских триединых уродов, на стене, я увидел скромную фреску, где Бог Отец и Бог Сын сидят рядом, а между ними — Бог Дух Святой в виде голубя.
Пол храма заходил подо мною ходуном. Мне показалось, я моргнул и заметил движение век, и очутился на известной мне площади с маленьким прудом и водопадом. Махатма остановился, как и всегда, у солнечной бреши в корнях. Из света доносился щебет обезьян, из кустов алоэ поднимались лягушачьи трели. Я упал на колени у пруда и, сделав ладони лодочкой, протянул их к воде. Она повторила мой жест.
— Никто не сможет увидеть себя в воде без света, — сказал махатма, будто процитировал, но не пояснил откуда. В мыслях у меня было большое замешательство. Я долго пил воду, а насытившись, повалился на замшелые камни и долго созерцал перевёрнутые струи водопада, с середины — солнечные.
Махатма учил меня собирать и концентрировать прану — разлитую повсюду жизненную силу. Я обучался с усердием. Я черпал силы в каждом упражнении, каждом слове махатмы. Мои телодвижения походили на дыхательную гимнастику, которой занимался в Декане продавец чаем. Помнится, он звал меня с собою в страну Чин, где люди желтолицы и узкоглазы. А махатма, следя за моими несложными движениями, время от времени веским словом поправлял мою осанку или разворот ладони и как бы между делом просвещал меня:
— Я попытаюсь объяснить тебе то, что объяснить невозможно ни человеку, ни ангелу…
Я мало что понимал. Махатма думал обо мне много лучше, чем я того заслуживал. В мыслях у меня было большое замешательство.
— …Это вечная мыслеоснова вселенной, из которой излучается Первый Логос или выраженные мысли. «В начале было Слово, Слово было у Бога, и Слово было Бог»…
Я не улавливал связи между словами махатмы и изречением из Евангелия, но терпеливо помалкивал.
— Логос необходим для творения мира. Логос совечен Отцу. У Отца всегда необходимость миротворения. Логос был всегда (прежде всех век). Бог всегда был творцом. А если всегда был творцом, значит, прежде того, как создал наш мир, создавал другие миры. Бог обязан творить. И после создания нашего мира Он творит другие миры и населяет их. Душа путешествует из тела в тело и воплощается в каждом из миров «паки и паки». — Махатма с покровительственным благодушием улыбнулся, и я улыбнулся на его «паки и паки». И вдруг махатма сухо щёлкнул: — Повтори!
И я к своему изумлению повторил однажды услышанное слово в слово.
— Я призываю тебя, Офонасей, избавиться от христианской зашоренности и усвоить, что наша душа при новом вступлении в материальный мир выпивает напиток из чаши забвения, которую подносит ангел. А выпив, забывает свою предыдущую жизнь. Я надеюсь, ты понимаешь, что всё это символы?
— Но откуда это известно? — не удержался я. — Кто-то пронёс чашу мимо рта?
— Ты необычный человек, Офонасей, — сказал махатма, повернув ко мне лицо. Он лучезарно улыбался. Но от меня не ускользнул его мгновенный пытливый взгляд. — В сущности, ты прав. Никто не знает, почему некоторые люди (независимо от кастовой принадлежности) помнят свою предыдущую жизнь. Но махатмы знают об этом, ибо мы вышли из круга воплощений. — Он поправил мой локоть, развернул мою ладонь и опустился на замшелый зеленоватый камень у пруда. — Знаешь ли ты, Офонасей, что Фома написал евангелие, когда вернулся из Иерусалима?