Знали мы с женой, что тем легче растение переживёт зиму, чем больше его корень с осени напьётся воды, и, опоражнивая на зиму бочки, наполненные осенними дождями, мы отнесли по паре вёдер не только под яблони, кусты смородины и крыжовника, но и под цикорий с лопухом.
На прощание я протянул питомцам руку, в первую очередь лопуху. Старичок скривился от боли в надломленной ветке, но ответил таким душевным рукопожатием, что сразу прилип к моей нитяной рабочей перчатке (по рассеянности я забыл, что остался в перчатках, что-то поделав во дворе, прежде чем поспешить к рейсовому автобусу). Я стал отдирать его колючки от руки, и он прилип к другой перчатке.
— Не хочет расставаться, — сказала Вера Владимировна и вздохнула.
Сняв перчатки, я освободился от его цепкого рукопожатия и, конечно, не обиделся на дикаря: как может, так и действует. Они с цикорием одинаково нам нравились.
Лосёнок
Хотя и птицы в лесу чирикали, и верхи деревьев пошумливали листвой, и собственные глухие шаги по опушке я слышал, но мне казалось, что вокруг — тишина. Полный душевный покой — вот что есть для меня тишина вдали от города, на вольной природе, это я давно понял и даже собственным голосом стараюсь не нарушать в себе навеянное природой умиротворение.
Но сперва мы с женой аукались — когда она свернула с опушки в лес, а я остался меж берёзовой чащей и разросшимся сосновым молодняком — «лесопосадкой». Увлёкшись поисками грибов, оба скоро затихли, да и не теряла Вера мужа из вида, боясь отойти от милого слишком далеко. Безлюдье, густой лес, окружающий сосновый молодняк, который поднялся выше человеческого роста, чистое газовое небо, пламенное утреннее солнце за лесом… Неторопливо бреду опушкой, разглядывая траву и палую листву под ногами; ощущаю свою причастность к дикой природе, отчуждённость от городской жизни, и какие-то неясные романтические образы мельтешат в воображении. Близится поворот, на повороте растут большие многолетние берёзы; и вдруг из-за них, из-за берёз прямо на меня выскакивает стройная рыже-коричне-вая животина, останавливается передо мной, скользнув по траве с разбега, и всматривается в человека большими раскосыми глазами…
Даже разорвись бомба неподалёку, я так, как теперь, наверно бы, не опешил — струхнул бы, упал на землю, закрыл голову руками, но не застыл на месте, не окаменел. Однако голова работала, сознание осталось светлым. «Кто это? — лихорадочно думал я. — На зайца не похоже, и великовато для зайца, и стать не та, и уши… Чья-то необыкновенная собака заблудилась в лесу? А может быть, молодая безрогая козочка?..» И неожиданно сообразил, что вижу лосёнка, и уже в этом не усомнился. Успокоившись, я внимательно разглядел посланное мне чудо.
Могу утверждать, что оно удивилось мне, но не испугалось: мало ещё было, наивно, неопытно. Чудо стояло на длинных тонких, разведённых, как стойки дровопильных козел, ногах с раздвоенными копытцами, острыми бабками и круглыми коленными чашечками. Гладкое упитанное тело лосёнка, покрытое лохматящейся шерстью чубарого окраса, статью походило скорее на козье, чем на телячье. На макушке животного торчали под углом длинноватые уши — лопоухий был дружок, — на вздутой его мордочке, спереди притупленной, шевелился, принюхиваясь, широкий чёрный нос; и, словно в размышлении, малыш перебирал мягкими смешными губами, складывающимися, мне казалось, в улыбку.
Но более всего мне запали в душу его крупные раскосые глаза, обведённые тёмными дугами, точно подрисованные, — чистые, доверчивые и вместе с тем лукавые, любопытные. Такие увидишь только у малышей, человечьих и звериных. Людей лосёнок едва ли прежде встречал, и, наверно, он принял меня за какое-то безвредное животное. Ещё немного — и малыш, возможно, приблизился бы, притянулся вздутой мордочкой к человеку, а то и дал себя погладить. Я и не думал, что он гуляет по лесу не один, что шаловливое дитя отбилось от матери, а мать ищет его где-то неподалёку и, опасаясь за своего ребёнка, может угрожать человеку, — я хотел, чтобы это чудо из чудес подольше меня не покидало, и уже привлекал его к себе яблочком, взятым в дорогу.
Но радость в одиночку — это не полная радость, для полной нужен соучастник, свидетель. Решив, что лосёнок теперь совсем меня не остерегается и что он не устрашится моего голоса, я осторожно кликнул жену:
— Вера! Вера! Или скорей! — и он вздрогнул, повернулся и, вскинув короткий хвостик, рысью убежал за поворот, и в глубине леса послышалось трубное, с надрывом, коровье мычание — это о лосёнке тревожилась мать…