Лития Тахини
Змей Бубль Гум
Травка зеленела, блестело солнышко, в небе пролетала ласточка, с весной в сердце и песней из далеких стран, в клюве. А в цепких лапках, как доказательство своей песни, она держала веточку вишни, заляпанную разноцветной жевательной резинкой…
Бубль Гум только недавно родился, а его уже воспели, как дикую, но вполне симпатичную божью тварь.
–
Когда змей помаленьку прорастал из корня погибшего дерева, то даже прибывая в глубоком сне перерождения, его не покидало дурное предчувствие.
Острое наитие рисовало ему реалии, отличающиеся от его изначальной мечты. Ведь он хотел перевоплотиться в летающего и огнедышащего змея, вот только злосчастный фантик от жвачки спутал всю магию и что-то явно пошло не так, раз вместо лап и крыльев, он ощущал лишь корни.
Созревание нового воплощения шло своим неспешным чередом, но нетерпеливость и вертлявость, циркулирующие в крови змея, не давали ему покоя — он во всё горло зевал и потягивался, пытаясь корнями прощупать окружающую реальность.
И однажды, дотянувшись до законсервированных бочек с химическими отходами, зарытых глубоко под землей, нечаянно проткнул ржавую крышку и корнями нахлебался токсичной алхимии. После чего, было ему бирюзово-зелено, почти всегда.
Доброта, злость и веселый нрав, распевали в нем полифоническим многоголосьем и иногда, от этой гремучей смеси настроений, в нем рождались неожиданные партии случайных атональных последовательностей, вот тогда и случалось самое неожиданное.
Именно под этой квинтэссенцией настроений, он впервые, вместо вожделенного пламени, изрыгнул из глубины своей души шарик из жевательной резинки.
С тех пор, к нему и прилипло прозвище Бубль Гум — уж такова ироничная магия жвачки.
Бубль Гум уединенно обитал на краю города, но никак не по своему желанию, он был выселен на задворки местными жителями, за его непредумышленное вредительство.
Под концентратом различных эмоций, жилось змею весьма язвительно и самоиронично.
Змей настолько плохо контролировал свои душевные порывы, что при малейшей смене настроений, выдувал из себя, один за другим, разноцветные жвачные шарики.
В часы его внутренних противоречивых терзаний, улицы по которым он передвигался на своих длинных корнях, покрывались разноцветной жвачкой, отодрать которую с тротуаров и каменных стен домов, было нелегкой задачей.
За этот произвол его и отселили куда подальше из города.
Чуть позже, в состоянии веселой безалаберности, он подружился с вымышленными друзьями — Авоськой и Небоськой, которые были друг другу набитыми братьями, и под крики «Алахай-Малахай», в отместку за выселку, они втроем набегали на спящий город и творили уличную магию, оставляя после себя погрызенные заборы и паутину разноцветной резины.
В минуты эйфории, змей во весь голос выкрикивал:
— Посмотрите же, как всё прекрасно вокруг! А мое счастливое лицо и я сам? Да я словно Париж среди людей!
Когда Авось и Небось, ненадолго покидали Бубль Гума, им на смену, приходило Случайное Вдохновение и после его посещения, кривляться становилось в разы интереснее.
В один из таких моментов особого подъема духа, он натянув себе на нос корректирующие зрение очки и имитируя голос Морфея, со всей серьезностью обратился к сидящему напротив медведю набитому опилками.
— Винни Пух, что есть пчела? И как определить ее? Есть набор ощущений — оптических, жужжащих, жалящих — это сигналы рецепторов, электрические импульсы, воспринятые мозгом и может быть, все вокруг нас — это лишь пасека, улей, майя. Хочешь узнать, как глубока пчелиная нора? Тогда следуй за Пасечником, он предложит тебе на выбор — вересковый мед или пчелиный яд — так ты не дури с выбором, сгребай всё и пыльцу с прополисом не забудь прихватить. А после — беги! Пока не застрял в этом рое химер.
–
По соседству с синим морем, в кошачьей душегрейке, жила-поживала, рыбу Гарганзолу выживала, старушка, на вид — задутый Богом одуванчик.
В юности ее как-то звали, но к старости осталось лишь прозвище — Старуха морская.
Бубль Гум нечаянно сдружился с ней и посещал бабулю чаще, чем ее голову здравый рассудок.
— Здравствуй, бабонька! — поздоровался Бубль Гум, отвязно присев на край ее разбитого корыта.
— Всё алые паруса штопаешь? Брось это гиблое дело, а то накличешь кисельные берега, а ведь я все-таки на диете.
Старуха подняла полумесяцем бровь и прошепелявила:
— Змей, достал уже, сбрось шкуру, ведь не по сезону одет, взопрел весь, потому и несешь нерасплесканную чушь!