– Он честнейший мент!
– Ага, борец за справедливость, – я хохотнула. – Он за искоренение зла в отдельно взятом городе или даже регионе. – И добавила с серьёзной миной: – Не далее как сегодня, буквально минут двадцать пять назад, мы чуть не убили друг друга. Да и ранее у него не наблюдалось теплых чувств к моей скромной персоне.
Он попытался что-то возразить, но я пресекла эти попытки:
– Цыц. – Он замолчал скорее от неожиданности. – Если мы будем продолжать в том же духе, то не придем ни к чему ценному. Остальных надо перечислять или как?
Переборов себя, тяжело вздохнув, он сказал:
– Перечислять.
Я развила ему целую тему, потом поотвечала ещё на вопросы, которые вряд ли чем-то помогут, равно как и мои ответы, а в конце разговора не удержалась и спросила:
– Скажите, а у вас веснушки везде?
Он сначала не понял, потом удивился, а потом снова вспыхнул, и я подумала, что веснушки везде, потому что в ответ он сказал:
– Никуда из города не уезжайте, если у нас возникнут вопросы, мы вас вызовем. До свидания, – и поспешно слинял. Что ж такое? Так и отпугиваю мужиков. Хотя один всё так и продолжает отираться неподалеку, разглядывая меня всё тем же хмурым взглядом. Я не выдержала и пошла к нему.
– Ну и что ты меня разглядываешь как удав кролика?
Он попытался удивиться, понял, что не получится, усмехнулся и сказал:
– Ты странно отреагировала.
– На что именно?
– А ты на всё странно реагируешь, как я посмотрю. Трупы тебя не пугают, записки на трупах тоже. Ты встаешь так, чтобы закрыть отца от какой-то опасности. Прочтя записку, ты не впала в истерику, а усмехнулась, как будто знаешь, что записка адресована тебе, и ты принимаешь брошенный тебе вызов. Ты чуть ли не убиваешь одного мента, доводишь второго до нервного тика, умудрилась два раза меня вывести из себя, а у меня репутация пофигиста. Оказывается, что и парень-то у тебя был киллер, так что мне, наверное, не стоит удивляться твоему поведению. – «Откуда ж ты такой умный взялся? Сам пришел или прислал кто? А как складненько соображает-то, ну не просто подарок, а киндер-сюрприз какой-то! И что ж мне теперь с тобой делать? Обольстить? Вряд ли поддашься с первого раза, а мне надо с первого раза». – Кстати, а парня твоего не Сева Змей звали? – «Ох ты, итить твою налево, как не вовремя. Вот откуда ж ты узнал-то это, милый?». Видимо что-то такое отразилось на моем лице, что он сказал. – Отвечу на твой немой вопрос, красотка, киллеров хоронят не каждый день, а несколько дней назад хоронили только одного. Всеволода Кобрина. Моего лучшего друга, – вот тут-то моя выдержка меня подвела. В висках застучало, в горле пересохло, и ноги стали подкашиваться. Я уже не видела и не слышала ничего. В голове была только эта фраза: «Моего лучшего друга». Я сразу вспомнила слова Севы, которые он сказал недели за полторы до дня, когда его застрелили: «Лапушка моя, я хочу тебя познакомить со своим лучшим другом! Мы с ним с самого детства вместе. Я верю только тебе, Вадьке и ему. У него скоро день рождения и мы пойдем вместе, ты же не против? Кстати, зовут его Ярослав». Твою же ж мать.
Я подошла к стене, чтобы хоть как-то удержаться на своих двоих, а он продолжал говорить:
– Я помню тебя на его похоронах. Ты была чернее тучи. Скажи, почему ты стояла на коленях на его могиле, когда остальные уже пошли к машинам? – я проигнорировала этот вопрос. Он помолчал немного и сказал. – Севке не везло с бабами, я думал, что и с тобой тоже не повезло, особенно, когда он расписывал какая ты замечательная. Но, кажется, я ошибался. Ты, правда, его так любила?
Я стояла, опустив голову, и всё-таки смогла произнести:
– Я и сейчас его люблю. Он был необыкновенный. Самый лучший, – я подняла на него взгляд, по моим щекам крупным горохом катились слезы, наверное, самые горькие. На похоронах Севки я не могла выжать из себя даже слезинку. От увиденного, Ярослав прибалдел, буркнул: «Во дела», протянул мне платок, но поняв, что я не могу ничего держать в руках, сам вытер мои слёзы.
Я стояла, прижавшись к этой стене, и чувствовала такую пустоту, что самой становилось страшно. Я молчала, Ярослав тоже молчал. Не знаю, о чем думал он, а я могла думать только о Севке. О родном, любимом, единственном. И потому я даже удивилась, когда начала говорить: