— Не обращай внимания, — сказал Сандро. — После того, как сыграют один или два танца, молодой Орсино соберётся с духом.
— Давай придадим ему смелости. — Я с сожалением посмотрела на блюдо с персиками, слизывая с кончика пальца сладкую граппу, но больше есть было нельзя — я и так уплетала нынче вечером за обе щеки, как какая-нибудь крестьянка (о, жареный павлин, а ещё там был потрясающий пирог с луком и молодым сыром!). — Потанцуй со мною, Сандро.
— Разве священнослужитель может танцевать? — Сандро с превеликою набожностью возвёл очи горе. — Своим предложением ты оскорбляешь моё достоинство служителя Господа, не говоря уже о моих святых обетах.
— Не очень-то ты думал о своих обетах, когда нынче в церкви вовсю флиртовал с Бьянкой Бонадео. И притом заметь — в то самое время, когда я произносила свои обеты.
— Тогда станцуем basse-danse[21].
— Basse-danse — какая скукота! — Мы с Орсино уже танцевали нынче вечером, открывая бал, и это был как раз basse-danse. Благопристойное скольжение, когда мы едва касались друг друга ладонями, и ему даже не хватило духу взглянуть мне в глаза. Я бы предпочла, чтобы виолы играли что-нибудь поживее — мелодию, которая зажгла бы мою кровь и, быть может, дала мне случай во время одного из па на мгновение показать лодыжку. — Давай станцуем вольту![22]
— Сегодня новобрачная ты, sorellina. — Сандро сказал пару слов музыкантам, и тут же послышались негромкие аплодисменты, когда мой брат вывел меня на площадку, отведённую для танцев. В ответ на аплодисменты я сделала полуоборот, взмахнув своими розовыми юбками, потом виолы заиграли задорную мелодию, и я схватила Сандро за руку. Прозвучал один такт, второй, мы сделали несколько пируэтов, затем Сандро взял меня за талию и подбросил в воздух. Я знала, как надо приземлиться, чтобы мои юбки раздулись колоколом, и, откинув голову назад, рассмеялась и показала озарённые светом свечей обнажённые плечи моему мужу. «Посмотри на меня, Орсино, — мысленно попросила я. — Посмотри на меня, потанцуй со мною, люби меня!»
Джеролама постаралась основательно напугать меня перед тем, как я легла в постель.
— Для женщины супружеские обязанности тяжки, — прошептала она, помогая мадонне Адриане и остальным смеющимся женщинам расшнуровать корсаж моего розового платья. — Очень тяжки.
— Не тяжелее, чем сам муж, — хихикая, ответила я, после чего Джеролама замолчала, ограничившись мученическими взглядами. У меня от счастья кружилась голова, я, казалось, воспарила в небеса и плыла по ним, точно полная луна, и щёки мои так горели, что я прижала к ним ладони, чтобы их остудить.
— Ты слишком возбуждена, дитя моё, — кудахтала мадонна Адриана, расшнуровывая мои рукава. — Постарайся умерить свои ожидания.
Умерить свои ожидания? Мне же предстояло наконец стать женщиной! Я, конечно, слышала мрачные сплетни о том, как это больно, но не верила ни единому слову. Кобылы не визжат от боли, когда их случают с жеребцами, и я тоже вряд ли завизжу.
У-уф! Какое же облегчение — избавиться наконец от этого туго зашнурованного платья! Я действительно съела слишком много, но эти пирожные с марципаном, которые разносили в конце вечера на ярких тарелках из майолики, были слишком вкусными, чтобы от них отказаться! К тому же, когда я чувствую себя счастливой, я всегда объедаюсь. К тому времени Орсино набрался храбрости, чтобы предложить мне тарелку с этими пирожными самому.
— Вы прекрасны, сударыня, — робко проговорил он.
— Не сударыня, а жена, — поправила его я и с восторгом заметила, что глаза у него голубые.
— А теперь — в постель. — Джеролама снова туго завязала на шее мою ночную сорочку и подержала тяжёлую гриву моих волос, чтобы они не мешали, когда я скользнула под покрывало. Постельное бельё было не полотняное, а шёлковое. Интересно, обстановка дома мадонны Адрианы так же роскошна, как здесь? Я поелозила пальцами ног по гладкой шёлковой простыне и решила, что так же. Я выросла в более простом окружении: вместо базилик и крытых галерей Рима — деревья и озёра Каподимонте; провинциальная простота вместо городской роскоши. А я жаждала городской роскоши.