— Это был просто один из поваров, мадонна. Но раз мы завтра уезжаем, это уже не имеет значения. — Кармелина опять заколебалась, её снова глаза забегали. — Если можно, если я прошу не слишком многого — не могли бы мы поехать по дороге Монтефьясконе? Венецианцы тоже выезжают завтра, и один из их стражников сказал, что они поедут другой дорогой. Если мы поедем по Монтефьясконе, нам не придётся ехать вместе...
— Конечно.
На лице её отразилось облегчение, и она, присев напоследок в реверансе, ушла. Я взглянула на Орсино и Адриану. Оба они пристально смотрели на меня.
— Приятного аппетита за ужином вам обоим, — молвила я. — Не ждите меня, мне надо многое упаковать.
Взгляд Адрианы сделался задумчивым.
— Ты стала совершенно независимой, Джулия Фарнезе, да?
— Возможно, — сказала я и посмотрела на Орсино. — В конце концов, мне уже двадцать лет, так что я уже не та невежественная гусыня, какой была.
Мой муж весь съёжился от душевной боли.
— Джулия...
Я смотрела на моего мужа, одетого в голубой камзол, так идущий к его голубым глазам. Глазам, полным любви и слёз. Эти последние несколько дней меня трогало, что он ухаживает за мной. Я была настолько тронута, что вообразила себя рядом с ним, представила себе, что я его жена по правде, а не только по имени. Но сейчас я смотрела на него, на этого красивого, светловолосого молодого щёголя, и не испытывала ни малейшего желания.
— Джулия, — снова заговорил он. — Я приму тебя, когда Папа оставит... то есть когда он... — Орсино прочистил горло. — Наша с тобой жизнь в Карбоньяно и наши собственные дети... я выращу для тебя в саду столько роз, сколько захочешь...
— Я хочу, чтобы ты вырастил себе хребет, — сказала я и с грохотом захлопнула за собою дверь.
ГЛАВА 16
Французы врывались в дома, выгоняли
из них жителей, жгли их дрова, съедали
и выпивали всё, что могли найти,
и ни за что не платили.
КАРМЕЛИНА
— Ты в безопасности! — Бартоломео взобрался вслед за мной на крытую повозку, неся узелок со своей одеждой и огромную корзину с едой. — Он начал было шевелиться, и я огрел его сковородкой по башке ещё раз.
— Скажи, что ты его не убил! — прохныкала я. И без того было вероятно, что после смерти я попаду в ад, и я вовсе не желала, чтобы вероятность превратилась в неизбежность, если к моим многочисленным грехам прибавится ещё и убийство родного отца.
— Нет, он не умер, просто скопытился, как бык на бойне. Теперь он несколько часов будет лежать как бревно. — Глаза Бартоломео сверкали в сером рассветном сумраке. — И его не найдут и не хватятся — из-за отъезда мадонны Джулии все носятся как угорелые и все слишком заняты, чтобы заметить пропажу чьего-то личного повара. — Мой подмастерье махнул рукой в сторону толпы во внутреннем дворе замка: трёх десятков стражников на цокающих подковами конях, служанок, несущих кто последний узел с одеждой, кто шкатулку с письмами. Мадонна Адриана устало взбиралась в карету, которая привезла её сюда только вчера днём. Стоял такой шум, что Бартоломео мог бы прокричать свои слова, и никто бы не услышал, однако он говорил драматическим шёпотом, приблизив свою голову к моей. — К тому времени, когда этот венецианский сукин сын очнётся или его найдут, или кто-нибудь приедет его искать, мы уже будем давно в пути, синьорина. И к тому же будем ехать по другой дороге.
Он ухмыльнулся, сияя от того, что участвует в настоящем приключении, и я позавидовала его хорошему расположению духа. Что до меня, то я чувствовала себя просто больной.
— Никому ни слова о том, что произошло, — предупредила я его по меньшей мере в четвёртый раз, запихивая мой маленький узелок с одеждой между сундуками, содержащими сковородки, котлы, специи и прочие необходимые в кухне вещи, которые я привезла в Каподимонте. — Никому: ни маэстро Сантини, когда мы приедем в Рим, ни Оттавиано, ни другим подмастерьям. Ни торговцу рыбой, когда я пошлю тебя на рынок за осётром, ни священнику, которому ты будешь исповедоваться после мессы, ни тем молодцам, с которыми ты будешь играть в примьеру, в том случае, если ты уже достаточно вырос, чтобы играть в карты как последний идиот.