— Да зачем же мне об этом рассказывать, синьорина? — перебил меня он. — Я ведь и сам замешан в этом деле по самые уши. И неприятности мне нужны не больше, чем вам.
— Поклянись, — настаивала я.
— Клянусь головой святой Марфы.
— Поклянись на её руке. — Я достала из-под верхней юбки маленький полотняный мешочек; Бартоломео заглянул в него и отшатнулся.
— Так вот что у вас там, синьорина? Рука святой?
— Вполне возможно, что она ненастоящая, — солгала я. — Но ты всё равно поклянись на ней. Святая Марфа тебя услышит.
Он осторожно положил руку на мешочек и поклялся.
— Хорошо, — сказала я и едва успела подвесить мешочек с рукой к поясу под юбкой, как мне пришлось наклониться через задок повозки и выблевать скудное содержимое моего пустого сведённого спазмом желудка прямо на камни двора.
— От вида этой сморщенной штуки в вашем мешочке кого угодно вырвет. — Мой подмастерье произнёс это так весело, что я едва его не убила. — Хорошая, успокаивающая душу и желудок еда — вот что вам сейчас нужно, синьорина. Смотрите, я набрал в эту корзину всякой снеди. — Бартоломео с довольным видом похлопал по большой корзине, которую он погрузил на повозку вместе со своей одеждой. В Каподимонте он полюбил упаковывать корзины с провизией для трапез на свежем воздухе у озера, к которым питали пристрастие все Фарнезе. Что касается меня, то, когда речь заходила о том, чтобы выставить еду, я предпочитала выставлять её в доме на буфете, а не на природе из корзинки для пикника. Меня опять замутило и вырвало.
— Может, хотите немного сабайона? — с надеждой в голосе спросил Бартоломео. — Я сделал его нынче утром: добрый миланский миндаль, немного холодного куриного бульона, потом процедил через сито с яичными желтками и небольшим количеством сладкого белого вина...
— Надеюсь, ты использовал треббиано из Пистойи, — сказала я, вытирая рот. — Это лучшее вино для приготовления сабайона.
— Ну, разумеется, я взял треббиано из Пистойи! И ещё немного корицы, тонко помолотого сахару, розовой воды...
Теперь мой подмастерье гладил меня по спине, словно нервную лошадь. Мне следовало бы осадить его — повар никогда не должен выказывать слабости при подчинённых — но я чувствовала себя слишком измотанной. Моё лицо болело и распухло, как распухает орех, если его всю ночь продержать в холодном молоке, а спала я, сидя за столом под дверью кладовой, где был заперт мой отец, прислушиваясь во сне, не зашевелился ли он. Я то и дело просыпалась от одного и того же кошмара: мне снилось, что он каким-то образом сумел отодвинуть задвижку изнутри и вот-вот набросится на меня снова. Чтобы увезти меня обратно в Венецию.
«Даже если ты убежишь от него сейчас, он всё равно сможет сделать так, что тебя увезут обратно, — прошептал тихий голос в моём мозгу, в то время как Бартоломео скороговоркой продолжал перечислять ингредиенты сабайона, словно читал список провизии, которую надо купить. — Теперь он знает, на кого ты работаешь. Ты можешь вернуться в Рим, а месяц или два спустя, у дверей будут ждать стражники, чтобы арестовать тебя за осквернение Церкви».
Я начну беспокоиться об этом позже. Мне придётся начать беспокоиться об этом позже — мне надо столь о многом беспокоиться сейчас, что я даже думать не могу о том, чтобы добавить к этому списку что-нибудь ещё.
В эту минуту во двор вышла мадонна Джулия, изо рта у неё в холодном рассветном воздухе шёл пар, за ней следовала Пантесилея с узлами, маленькая Лаура спала на руках няни, завёрнутая в подбитый мехом плащ. Сестра Джулии Джеролама шла сзади, громко и нудно жалуясь, но Джулия не обращала на её сетования никакого внимания. У неё был такой же измученный вид, как и у меня, под глазами залегли тёмные тени. Она молча прошла к карете, где её уже ожидала мадонна Адриана. Вслед за ней шёл Леонелло, вечная, одетая во всё чёрное тень La Bella, он помог ей подняться по ступенькам, потом забрался внутрь сам. Когда она садилась в карету, мне показалось, что я снова вижу на её шее бархатистый блеск огромной грушевидной жемчужины, которую подарил ей Папа. Она не надевала её всё лето, а сейчас надела вновь. Я почему-то подумала, что Орсино Орсини не станет сопровождать жену в этой карете. Он был здесь же, во дворе, стоял, несмотря на холод, с непокрытой головой, и Джулия посмотрела на него из окна кареты, словно задавая ему какой-то немой вопрос. Он открыл было рот, но тут же закрыл его. При этом вид у него был несчастный. Джулия посадила Лауру себе на колени и больше ни разу не взглянула на мужа.
Капитан стражи пришпорил свою лошадь, и та пошла рысью, выехав со двора в сторону дороги Монтефьясконе. Мне показалось, что из окон замка вслед нам глядят слуги и степенный брат мадонны Джулии, но мне было не до них. Единственное, что я хотела увидеть, была дорога, дорога, дорога, тянущаяся вперёд, уносящая меня всё дальше и дальше от человека, запертого в кладовой.