Едва французы ушли, я вскочила с колен и бросилась к дочери.
— Lauretta mia! — Я схватила её и сжала крепко-крепко. Она не сказала ни словечка, только уткнулась личиком мне в шею, и, целуя её снова и снова в золотистую головку, я почувствовала, как на глазах у меня выступают слёзы. — Я не позволю, чтобы с тобой приключилось что-нибудь дурное, — шепнула я. — Клянусь, клянусь!
— Моя храбрая девочка, — дрожащим голосом проговорила мадонна Адриана и впервые за всё долгое время нашего знакомства крепко меня обняла. — Моя милая храбрая девочка. Я никогда не забуду, что ты сегодня сделала...
— Сейчас нет времени для благодарностей. — Я торопливо смахнула с глаз слёзы и оглядела собор. Он был открыт всем стихиям, на полу лежали сухие листья, леса в наполовину построенном куполе упирались в холодную синеву зимнего неба. Мои домочадцы, ёжась и дрожа, расположились кто на скамьях для молящихся, кто на ступенях алтаря, одна половина из них бормотала молитвы, другая — шёпотом переговаривалась, и на лицах всех застыл ужас. Няня Лауры разрыдалась. Кармелина сидела рядом со статуей святой Маргариты, уронив голову на руки, и сидящий подле неё рыжеволосый подмастерье безуспешно пытался уговорить её съесть что-нибудь из корзины со съестными припасами. Стражники положили носилки с Леонелло перед алтарём. Я тут же посадила Лауру себе на бедро, бросилась к нему и упала на колени. — Пречистая Дева, пусть он выздоровеет. Леонелло...
Мой маленький лев был без сознания и весь изранен. Его нос был сломан и расплющен, лицо почернело и распухло от ударов, и половина пальцев на правой руке была сломана. Он свернулся в комок, хрипло дыша через открытый рот, и из-под него, бог знает из какой раны, медленно вытекала струйка крови. Я перекрестилась.
— Леонелло?
Он казался таким маленьким, точно свернувшийся калачиком больной ребёнок. Он и впрямь был не выше ребёнка, и всё же он, не раздумывая, бросился на мою защиту. Толкнул меня себе за спину и выступил против всей французской армии, вооружённый только горсткой ножей.
— Идиот, — сказала я, зная, что он без сознания и не слышит меня. — Вам следовало просто дать им схватить меня.
Но если бы он так сделал, были бы мы сейчас здесь, в этой церкви? Ринувшись на мою защиту, он дал мне время собраться с мыслями, взять себя в руки и объявить своё имя и статус, пока похоть во французах ещё недостаточно распалилась и они ещё готовы были слушать доводы рассудка.
— В повозке я ухаживала за ним как могла. — Мадонна Адриана опустилась на колени рядом со мною. — У него по меньшей мере две колотые раны — если к нему не придёт хирург...
— О, у него будет хирург, — твёрдо сказала я, садясь на пол подле него. Я не дам моему телохранителю умереть, после того что он для меня сделал. — А пока что, Адриана, намочите платок в купели для крещения, что вон там, и оботрите его лицо. Пиа, разорим свою рубашку на биты. Кармелина, у вас в корзине наверняка есть вино...
Мы ждали два часа, пока к нам не явился французский генерал. Генерал Ив д’Аллегр, степенный, важный, бородатый, с седеющими волосами, шёл во главе группы офицеров широким шагом человека, много времени проводящего в седле. У меня засосало под ложечкой, но я вздёрнула подбородок и устремила на них невозмутимый взор, стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей к алтарю, чтобы казаться более высокой. Адриана выстроила всех моих домочадцев за мной в несколько рядов, так что у меня была своя собственная свита.
— Генерал? — молвила я ещё до того, как он закончил представлять своих офицеров, и сморщила нос, как будто он сказал мне, что он помощник конюха. — Почему меня не принимает сам король Карл? Для особы моего ранга это оскорбление, и я не...
— Его Величества здесь нет, мадам. — Генерал д’Аллегр говорил низким красивым басом, и его итальянский был намного лучше, чем у юного капитана. Он также выглядел куда невозмутимее, чем капитан. — Король Карл идёт во главе своей армии, оставив меня командовать авангардом.
Я почувствовала облегчение. Все слышали молву, которая ходила о короле Карле: о его ненасытном вожделении к женщинам, как отдающимся ему по доброй воле, так и против воли, и о том, как он потом делал заметки в специальной книжке об их внешности и их искусности в постели. Мне совсем не хотелось быть описанной в книжице, куда этот рябой француз заносил свои победы.