Мы с ним пили сидр, сидя у костра возле пруда с рыбками. Пламя разделяло нас, но на звезды мы смотрели вместе.
В ту ночь мне приснился солдат, которого я когдато убил. Я не назову места, где это случилось. Достаточно будет сказать, что мои парни вступили в кровавый рукопашный бой. Это было одно из последних заданий, в которых я принимал участие, перед тем как Ал объявил о своем намерении стать президентом, и мне пришлось уйти из армии. После боя мы осматривали убитых, забирали документы. Я нагнулся над телом. Убитому пареньку было не больше пятнадцати. Порывшись в карманах его камуфляжной куртки, я нашел помятую фотографию хорошенькой девушки, откинувшей назад капюшон плаща. Ее длинные черные волосы водопадом струились по плечам. На обороте было написано ее имя и слово, означавшее «моя невеста».
Я подумал о том, что эта девушка никогда не узнает, как погиб ее жених. Я стоял над телом, держа снимок окровавленными пальцами и чувствуя себя так, словно это из моего сердца выплеснулась вся жизнь, и об этом тоже никто не узнает. Враг был слишком силен, его нельзя было оставлять в живых. Эти люди убивали невинных, а парнишка был их рабом. Много недель я думал о нем и его девушке. Так любить, чтобы носить с собой снимок даже в бою… А потом умереть. Я узнал, где она живет, и передал фотографию через одного местного, которому мог доверять. Я написал в записке: «Он был храбрым. Он был солдатом. Он думал о тебе». И не подписался.
Когда я проснулся, то перерыл весь вещмешок в поисках фотографии Хаш, а потом достал массивный кожаный бумажник, с которым никогда не расставался. Я поместил ее снимок между кредитными карточками и удостоверением личности, по которому в любой стране мира узнали бы, кто я такой.
Он был храбрым. Он был солдатом. Он думал о тебе.
Вечерами по воскресеньям, когда тяжелая работа оставалась позади, мы часто разжигали большой костер на поляне в саду и садились вокруг него. Нас собиралось человек десять или больше — служащие и члены семьи, усталые, запыленные, пахнущие яблоками. Над огнем висел огромный котел с тушеным мясом или чили. Мы ели, пили кофе, обсуждали полученные за выходные дни прибыли и возникшие проблемы. Разбирали отдельные моменты, как футболисты после игры. Иногда ктото начинал играть на гитаре, и тогда мы пели старинные песни жителей гор — звонкие и ритмичные, успокаивающие своей простой философией.
Сначала все стеснялись Эдди, приходившую посидеть у огня. Но однажды она с воодушевлением, хотя и довольно фальшиво, исполнила «Оставаться живым», а торжественный Дэвис изображал танец Джона Траволты. Все расхохотались. Даже Якобек улыбнулся.
— Она хорошая девочка, — прошептал один из моих родственников.
Я кивнула.
Люди уходили по одному, пока у костра не оказались только мы с Якобеком. Мне оставалось только беспомощно наблюдать за игрой света и тени на его лице и теле. Он встал и посмотрел на меня с высоты своего роста, а потом нарушил волшебную ночную тишину вокруг нас.
— У меня есть коечто для тебя. Я вернусь через минуту.
Я с тревогой выпрямилась на старой деревянной скамье и поплотнее закуталась в шерстяной жакет. Якобек исчез в темноте. Его долго не было, а когда он вернулся, то принес небольшой кожаный чемоданчик с раздувшимися боками. Якобек присел на корточки у моих ног, открыл чемоданчик и вытащил пухлую папку.
— Здесь медицинские и финансовые справки Ала. Никто, кроме членов семьи, этого никогда не видел. Ни один человек. Хочешь узнать о его проблемах с простатой? О неудачных вложениях? Ты все найдешь тут. — Он положил папку мне на колени, потом достал следующую. — Эдвина. Антидепрессанты, пластическая хирургия, посещения психотерапевта по поводу вспышек гнева.
Я сидела не в силах произнести ни слова, а Якобек достал третью папку, значительно тоньше предыдущих двух.
— Это обо мне. — Папка тоже легла мне на колени. — Здесь документы обо всех заданиях, которые я выполнял, включая поездки в такие места, где, если верить правительству, мы никогда не были. Отдай эти бумаги журналистам, и международные отношения изменятся навсегда.
— Зачем ты это делаешь? — наконец сумела выговорить я.
— Потому что это только справедливо. Ты чувствуешь себя оскорбленной тактикой Эдвины, и ты права. Благодаря этому ты сможешь отомстить.
— Джейкоб, я…
— Прочти эти документы. А потом можешь делать с ними что угодно.
Я молча собрала папки, встала и подошла к костру. По одной я бросила их в огонь, чувствуя на себе взгляд Якобека. Потом мы долго смотрели, как его прошлое с дымом уносится в небо.
— Все, что я хотела бы знать о тебе, мне уже сказали осы, — негромко заметила я.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы восстановить душевное равновесие после инцидента с папками, хотя я и сомневалась, что буду когданибудь чувствовать себя прежней. Куда мне было деваться от припаркованных за оградой фургонов телевизионщиков, от взглядов агентов секретной службы, пристально следящих за каждым моим шагом, не говоря уж о плохих отношениях с Эдвиной? И, разумеется, я не могла отвлечься от того, что происходило между мной и Якобеком.
Мэри Мэй попрежнему недолюбливала его, да и остальные родственники держались настороженно. Дэвис ничего мне не говорил, но явно считал появление Якобека угрозой: этот человек мог занять место его отца в моей жизни. Сыновьям трудно понять, что у их матери может быть другая жизнь, жизнь женщины, сколько бы они ни говорили, что не возражают против этого, и насколько бы хорош ни был тот мужчина, которого выбрала мать, чтобы заменить их отца.
Якобек был хорошим человеком, добрым, сильным, веселым и умным. Он читал серьезные романы, хорошо работал, и хотя носил такую же одежду, как и все остальные мужчины в моей семье, в нем была особенная элегантность, какойто намек на то, что он легко себя чувствовал в окружении самых изысканных и дорогих вещей. Он был достаточно зрелым, чтобы оценить драгоценность моей земли, и достаточно молодым, чтобы увезти меня отсюда, если ему этого захочется. У него было сильное тренированное тело и огрубевшая кожа, пережившая жару и холод, яркое солнце и непогоду. Мне не нравились гладкие фрукты, я всегда любила шероховатость яблочной кожуры. И когда я поцеловала Якобека, мои губы почувствовали нечто полновесное, сочное, многообещающее…
Только я не могла себе позволить откусить еще кусочек от этого запретного плода.
Клянусь. Честное слово, я не могла.
— Якобека не видели? — окликала я людей из окна белокрасного пикапа нашей компании. Они качали головами. В городе его теперь знали все — так же, как знали Эдди. Я остановилась у магазина садовых инструментов и сельскозяйственной техники и продолжала спрашивать у прохожих: — Вы не видели полковника? Он отправился по магазинам с Дэвисом и Эдди.
«В роли телохранителя Эдди», — стоило бы добавить, но я этого не сделала. Эдди ненавидела, когда за ней по пятам следовали Люсиль и ее команда. Так что иногда с ней ходил Якобек — он, всяком случае, не одевался как игрок в гольф на отдыхе.
Я закусила губу и посмотрела на пар от моего дыхания в холодном октябрьском воздухе.
Куда он подевался? Я терпеть не могла, когда люди не брали с собой сотовый телефон.
Я сидела в пикапе и бормотала себе под нос:
— Смешно, в самом деле! Ты, Якобек, не выходишь у меня из головы, но дозвониться до тебя я не могу. Почему бы тебе не оказаться экстрасенсом? Ну да, только этого мне и не хватало! Мужчина, о котором я не могу не думать, — экстрасенс.
Но тут Якобек вдруг возник у открытого окна моей машины и с улыбкой спокойно посмотрел на меня. Так бывает, когда видишь когонибудь краем глаза и быстро спохватываешься — делаешь вид, что зевала, только бы тебя не заподозрили в том, что ты сама с собой разговариваешь. Я изобразила, что смотрю в зеркало заднего вида и проверяю, не стерлась ли помада на губах, хотя никогда не крашу губы для поездки в магазин сельхозтоваров. А в последние дни мне приходилось сосредоточиваться, даже чтобы не забыть воспользоваться дезодорантом.
— Я услышал твои мысли, — признался Якобек. — Чтонибудь случилось?
— В моем дворе стоит трейлер из Вашингтона. Он битком набит свадебными подарками для Эдди и Дэвиса. Целый грузовик, Джейкоб!