Ашер проводит кончиками пальцев по щеке возлюбленного.
— Ты помнишь осаду Ушшанаи, когда белые орки поливали нас расплавленным металлом?
— Конечно, — темный усмехнулся, закрыв глаза. — Тогда мы познакомились.
Восхитительные воспоминания. Благоуханные, будто цветение садов.
— Да. Этого не забыть. Меня поразила твоя сила и твоя храбрость, — мечтательно сказал вампир, обнимая возлюбленного крепче. — Ты был совершенно неотразим, измазанный кровью врага.
— Что за глупости ты выдумываешь? — против воли, дроу улыбается.
— Серьезно. Когда я врал? — возразил вампир.
Эльф поворачивается и весьма скептически смотрит на Ашера.
— Ну хорошо, — сдается тот, и искорки смеха в синих глазах гаснут. Но, сказать откровенно, он рад поводу сказать то, что давно уж собирался. — Да, я делаю много хреновых вещей. Мне нужны чужие эмоции и чужая кровь, чтобы поколебать Равновесие. Чтобы почувствовать хотя бы иллюзию жизни.
Ссешес молчит. Ему известно это. И ничего не изменить. Потому и невозможно связать судьбу свою с тем, чей голос слышишь во снах каждую ночь.
— Чужие руки. Чужие губы.
— Да, — спокойно говорит вампир.
Он знает, что сейчас в душе дроу. А от его собственной — боль отрезает сейчас по кусочку, лакомится не спеша, смакует, будто сыр с орехами.
Оба они спали с другими. Но сердце столь часто не согласно с тем, что творит тело.
— Предлагаю быть честными, — шепчет Ашер. — Я буду играть с другими. Я буду убивать других. Но свой Путь и свою постель я хочу делить лишь с тобой.
Руны на его лице кажутся вовсе черными. Когда вам скажут, что вампиры не боятся ничего — не верьте говорящему. Еще как боятся.
— Мать твою. Думаю, это самое романтичное признание, какое только можно себе вообразить, — дроу приникает к губам возлюбленного. Искренним и чистым. Ведь именно таким и должен быть церемониальный священный поцелуй.
***
Простые брюки из льна сидят столь соблазнительно-низко. Дроу, невзирая на свою силу, изящен и гибок, будто прут тиса. Он — прохлада и покой. Он — безжалостнее яда цикуты.
И это завораживает. С ума сводит. Убивает ласково, подобно холоду.
Отдай мне свою боль, темный. С дыханием. Поцелуй меня — и я готов буду даже позволить Лозам терзать мое тело, разрывать мышцы, оплетать и так мертвое сердце — за те жизни, что отнял ты.
Ашер, что разрушает столь просто, сладостно, играя, ломает души, сейчас едва осмеливается касаться дроу. Сегодняшней ночью происходят чудеса. Кто сказал, что невозможно удержать в руках ветер?
Алые языки пламени в Саду багряных роз оживают, извиваясь в чувственно-холодном, медленном танце.
Боль проникновения кажется удивительно правильной — и возбуждающей. Дыхание Ссешеса обжигает губы вампира.
Жестокие глубокие толчки. Отметины на спине цвета вина из слив.
— Ты даже не представляешь, как долго я мечтал о твоем члене. Он — та колонна из белоснежного мрамора, что поддерживает небо моего мира…
Дроу замирает на мгновение — а затем целует Ашера, грубо, наслаждаясь медно-пряным вкусом его крови.
— Кажется, ты несешь чушь.
— Я ведь влюблен. А значит, имею полное право страдать херней. Не ломай кайф, — тихо и немного хрипло смеется вампир.
Темный, глубоко вздохнув, трется щекой о ладонь вампира.
— Люблю тебя.
Стоны растворяются в холодных тенях — тех самых, за ледяными глазами которых скрывается первозданная дикость. Это ведь пытка, истинно страшная пытка — Ссешес, войдя до основания, не двигается. Лишь, не отрываясь, смотрит в глаза. Кончиками пальцев изучает черты Ашера, целует изрезанную рунами кожу.
Рука вампира скользит по груди брюнета, выше, сдавливает немного горло.
— Признайся, душа моя: тебя возбуждает осознание того, что я могу убить тебя?
Эльф улыбается, развратно, бесстыдно. Плавное, змеиное движение вниз (одежда и оружие в полном беспорядке на полу) — и в узкой ладони блеснул любимый стилет. Острие едва ощутимо проводит по бархатистой горячей плоти члена Ашера.
— У меня ведь тоже есть аргументы.
Вампир, прищурив глаза, выгибается.
— Правда?
Длинные пальцы обвивают запястье Темного. Переплетенные руки скользят вверх — и Ашер запечатлевает горячий поцелуй на коже любимого.
Второй рукой вампир прижимает дроу еще ближе к себе — и впивается клыками в его шею. Берет совсем немного. Удовольствие сумасводящее, жуткое в своей полноте.
Это вкуснее, нежели его любимый шоколадный крем. Вкуснее даже, чем ломать чужое естество на кусочки, будто бисквит.
Красные капли крови и белые — семени на шелковой коже. Что может быть чудеснее?
***
— Надеюсь, ты подготовил комнаты получше. Не станешь ведь ты заставлять Лидию жить здесь?
Камео умел появляться неожиданно, будто мертвое золото в кронах деревьев.
Назвать эту спальню аскетичной — значит, крайне польстить ей. Брошенный на каменный пол тонкий матрас — конечно же, неподходящее ложе для юной леди.
— Поглядим, будет ли она вообще со мной спать.
Аларик даже не открыл глаза.
Будет ли спать? Какая глупость, сомнения. Что может помешать дроу взять свою женщину, недоумевает жрец.
Камео садится у изголовья, спиной прислонившись к стене, и кладет обе ладони — кожа его обветренная, прохладная — на виски принца.
Энергия перетекает слишком легко. Густая, пряная, пахнущая дымом и медуницей. Старые раны, причиняющие боль Аларику — будто вечно голодная пустота. Ей все мало. Жрец отдал бы больше, — много больше, — но принц мягко отстраняет его руки. Поднимается и садится рядом. Мышцы его напоены силой растений и зверей. Не в первый раз Аларик подумал о том, что не было у Северного ветра лучшего варианта, дабы наделить того властью над хищниками, порождениями холода — только Камео. Они умирали — и возвращались вновь. Более быстрые. Более ловкие. Более могучие, чем прежде.
— Благодарю тебя.
Передав тогда Аларику слова Северного ветра о том, что малышка Лидия нуждается в защите, жрец сделал свой выбор. И кто бы знал, каких мучений стоило ему это решение.
Возможно, Ветер разгневался бы, узнай он о том, что Камео ослушался — но что с того? Нет, куда страшнее эта боль, ломающая сладострастно и медленно каждую кость в теле — боль от потери того, что бесконечно дорого. Пусть оно и не было никогда твоим — опять же, разве это важно? Надежда мертворожденная погребена уже в стылой земле.
Все идет правильно. Принц ведь счастлив.
Может, и замечательно, если бы однажды Аларик забрал все. До дна. И тогда — покой.
Северные хищники склоняются перед ним. Благородство достойно награды. Но чем хуже те звери, силу которых он забирает? Звери не лгут. Они искренни.
Потому жрец всегда милосерден. И на его теле глубоких шрамов ровно столько же, сколько и отпущенных духов животных. Камео весьма чтит равновесие — здесь они с Лидией могли бы понять друг друга.
— Она достойная девочка. Она сможет понять.
Беловолосому дроу было многое известно от самого принца, да и личная встреча оказалась весьма любопытной. Окажись Лидия глупышкой — и все приняло бы иной оборот. Девичье сердце, запеченное под мятным соусом — чудный деликатес. Но Камео уверен: целительница способна размышлять, делать выводы и не станет демонстрировать нервические припадки.
Несомненно.
Аларик касается скулы жреца губами, и тот вздрагивает едва заметно. Сладкое, темное вино чужой энергии.
Принц темных всегда возвращает долги.
***
— Аларик, ты что, спишь здесь?
Я стояла на пороге комнаты принца. Признаться, я несколько иначе себе ее представляла — столь же уютной и роскошной, как та, которую предоставили мне. Но спальня Аларика была холодной, почти пустой.
— Лапушка, ты заболеешь.
— Даже не думай об этом.
Я подошла к тонкому матрасу и удобно устроилась, прижавшись к дроу. Собственно, побыть вместе со своим принцем и было моей целью. В прошедшие ночи он тайком приходил в мои покои, дабы мне спалось спокойнее и слаще, а сегодня вот я решила устроить сюрприз. Весьма познавательный, надо признать.