Интересное переплетение нитей отношений.
***
Розали вздохнула и отставила в сторону изящную фарфоровую чашку с какао. Не хочется сейчас какао.
Да и вообще ничего не хочется. Драконесса очень устала, и не плохое самочувствие тому виной.
Мысли. Тяжелые, темные, будто горящие угли под слоем мертвого пепла. Мысли, в которых и себе невозможно признаться.
Узкая ладонь легла на немного округлившийся уже живот.
У нее родится дочь. Самая прекрасная, самая замечательная. В этом драконесса уверена — но не уверена в том, что сможет стать идеальной матерью. Воспитать достойно. Подарить тепло и любовь, которая позволит ее ребенку расправить крылья.
Стыдно сомневаться: сохранит ли она свою красоту? Разве важно это в сравнении с новой жизнью?
Важно, оказывается.
Разумеется, Лука нашел бы оправдания для нее. Розали усмехнулась. Всегда находит. Он великодушен и мудр, вот только в супруги для себя выбрал…
О, подданные знают ее силу — и уважают за это. Но сей факт никоим образом не мешает им говорить о своей повелительнице с насмешкой — будто она даже ненависти недостойна.
Испорченная, грязная девка. Чего ей только не хватало, изумлялись благородные дамы — когда были уверены, что никто посторонний их не услышит, ибо повелитель скор на расправу.
Вот только… Если Совет открыто выступит против правящего рода — им не выстоять. Лука поставил свое положение под удар. Ради нее. Зачем?
Потому что любит. А она его — любит?
Звук его голоса волнует, и имя — медовыми нитями по венам. Розали тянет к супругу, к его теплу.
Любовь ли это?
Драконесса закрыла глаза и опустила голову на высокую спинку дивана.
Да, может быть, она и недостойна. И это заставляет ее злиться на Луку, который нашел в себе силы искренне простить ее. Наказание прощением.
Изощренная пытка.
***
— Уверен, никто не будет против.
— Надеюсь, — Лайолешь коснулась ладонью щеки супруга — и Дьяр тотчас же накрыл ее руку своей.
— И я надеюсь. На то, что нас, возможно, кто-нибудь увидит.
— Ты хочешь этого? — эльфийка удивленно изогнула бровь.
— Тебя это тоже волнует, правда?
Еще один горячий поцелуй, и такие родные объятия.
Подумать только, ведь они могли бы упустить свое счастье. Потерять друг друга.
Или она могла бы убить своего мужчину в ту, далекую теперь ночь. События ее по сию пору в памяти невероятно свежи.
— Ты ведь понимаешь все безрассудство своей идеи, мой ландыш?
Лайолешь замерла, услышав голос супруга. Дьяр взирал на эльфийку, и в его сиреневых, будто сумерки, глазах таилось обещание долгой и мучительной смерти.
Какая жалость, что не удалось убить наглеца, пока тот спит. А впрочем — сталь клинка все еще касалась горла мужчины, и тот будто даже не замечал этого обстоятельства. Красавица с волосами цвета меда гордо вздернула подбородок, презрительно усмехнувшись.
— А если я готова на жертвы?
Дьяр сжал лезвие ладонью, легко отобрав у непокорной оружие. На идеально острой поверхности мерцали несколько капель крови.
Лайолешь не склонила голову. Ледяной взгляд бьет, будто плеть, по сердцу — уже в который раз. Нефритовые глаза горят презрением. Высокомерная дрянь. Самая драгоценная и самая любимая дрянь.
— Не готова.
Сильные пальцы крепко сжимают хрупкое запястье с рисунком темно-синих вен — и красавица оказывается лежащей на шелковых простынях. Горячее тело Дьяра сверху не дает ни малейшей надежды на побег. Девушка бьет по щеке склонившегося над ней супруга, затем еще раз.
Серебряноволосый впивается в алые, чуть приоткрытые губы страстным поцелуем. В ответ — яростный укус. Дьяр со злостью сдавливает горло гордячки, едва не задушив ее. Со злобным рыком серебряный швыряет жену к резной спинке кровати.
— Выслушай меня хоть раз, идиотка.
Строптивица не смирилась ни на гран за те два года, что они были женаты. Тот проклятый и благословенный миг, когда Дьяр впервые увидел княжну золотых эльфов, будто был навечно выжжен на его сердце. Прекрасна Лаойлешь, лесной Ландыш. Перламутровое лицо обрамляют царственно уложенные тяжелые косы, а во взоре сверкает Сила. Неумолимый правитель Светлых земель взял ее силой — пригрозил отцу дивной войной. На самом же деле это было обещание уничтожить любого, кто встанет у него на пути. Серебряный был безумен — все истинно влюбленные безумцы. А княжна ненавидела его дико и презирала за жестокость. Но…
Она была истинной парой для Дьяра. И потому, каждую ночь, стараясь не показать свою реакцию на его ласки, терпела поражение. Но лишь стихали горячие стоны, вновь превращалась эльфийка в мраморную бездушную статую.
— Я почту за великую радость умереть от твоей руки, любовь моя.
Лайолешь с изумлением взирала на супруга, целующего ее колени.
— Но я не могу тебе позволить этого. Ради своего народа. Ради тебя самой.
Она должна была бояться этого эльфа. Тонкие пальцы касаются мерцающих прядей волос, и Лайолешь пьет силу Дьяра, будто пьянящие яблочные соки поры расцвета, зная, что он позволит.
Дьяр улыбнулся, плавным движением сел на кровати и притянул непокорную супругу к своему телу, принуждая узкую ладонь лечь на недвусмысленное свидетельство пробуждающегося желания. Он кусает нежную шею, оставляя отметину на коже, будто клеймо, звериным чутьем улавливая перемену в ритме дыхания Лайолешь.
А затем… Затем были долгие часы, проведенные вместе за проверкой расчетной документации и обсуждением Собрания законов — министры взяли слишком много власти и позволяли себе праздность и стяжательство, считая, что за военными сложностями с оборотнями Дьяр ничего не замечает.
Они становились все ближе, стремясь к процветанию своей земли, и наслаждались единением не только своих тел, но и душ.
Не все цели еще достигнуты, но кто запрещает получать удовольствие от каждого мгновения этого пути?
***
— Это твое решение — принять или не принять мое предложение.
Вампир смотрит на Хаиша и наливает себе еще белого рома.
Орк улыбается. Он выглядит обманчиво расслабленным, спокойным сегодня. Простая туника кремового цвета, замшевые брюках оттенка темной зелени — и белизна острых клыков, что резко выделяется на фоне смуглой кожи.
Рисунок гибких, опасных ветвей спускается с гладко выбритой головы Хаиша на его плечи и руки — и я совершенно не удивлюсь, если руки эти сомкнуться на шее Ашера, случись тому солгать.
— Я помню тот бой, — говорит Хаиш.
Кажется, он жалел даже о том, что сейчас царит мир.
Условный мир, услышала я мысли Аларика. Веры непредсказуемы, тем и славятся.
Что же, ему виднее.
— Возьми.
В руках вампира — два яблока. Глянцевые, необыкновенно ярко-алые.
— Если волнуешься, испробуй вначале сам.
Серые нити вневременья — плотные, тяжелые — окутывают плоды.
Ашер кладет яблоки на льняную скатерть лавандового цвета и говорит:
— История моего народа учит тому, что за все следует платить. В том числе, и за счастливые встречи.
Орк накрывает яблоки ладонями и склоняет голову в знак того, что принимает их.
***
— Будущей ночью?
Рисса провела кончиками пальцев по груди вер-пантеры, сжимая легко мягкую, белоснежную плоть.
Маили изгибается, и в бирюзовых глазах любовницы темная эльфийка видит столь знакомый холодный огонь желания.
— Да, будущей ночью.
Пантера, потянувшись всем своим сильным, грациозным телом, подошла к окну и открыла раму. Капли дождя тотчас же осели на ее коже, и ветер, морозный, сладко-яблочный, запутался в волосах. Почему в этом городе людей всегда ветрено? Теплолюбивая девушка зябко повела плечами.
Не все ли равно? Главное, что Рисса рядом. Темная лишила ее воли. Взяла в плен. Кто мог подумать, что все произойдет так?
Это был просто подарок от ее покровителя, владыки веров. Гарнитур чудо как хорош: тусклое серебро и аметисты оттенка столь глубокого и чистого, что стоили они целое состояние. Нежные фиалки опутывают запястья и шею, и каждый лепесток дышит ночной негой. Капризная и избалованная Маили, обожающая роскошь, пожелала заказать у мастера еще украшения для себя.