— Я видела травмы и пострашнее.
Дроу усмехнулся.
— Я вовсе не о том.
Судя по ощущениям, щеки уже полыхают румянцем.
Конечно, я поняла, о чем именно он говорит.
— Если я стану твоей женой, то обязана буду делить с тобой ложе, — вздох.
Конечно же, я дразнила принца. Уверена, он чувствовал, что притягателен и желанен для меня.
— Вот как? — протянул Аларик. — Обещаю, что приложу абсолютно все усилия к тому, чтобы сия тяжелая повинность была… не столь тяжела.
Принц уже откровенно смеется.
— Что ты такое говоришь.
Ох уж, шутник.
Я уже собралась было встать с кушетки, но была схвачена и заключена в крепкие объятия.
Мне все же определенно нравится температура его кожи. И само существование Аларика в воплощенных мирах — тоже.
Если он не прекратит прижимать меня к себе так сильно, мои кости могут не выдержать. Но тяжело отказаться от удовольствия насладиться его благодарностью.
— Все в порядке?
Отец зашел в мой кабинет, очевидно, встревоженный долгой тишиной.
— Да, конечно.
Я отпрянула от дроу и стала проверять идеальность складок на юбке.
Чтобы ни подумал сэр Томас, свои сомнения он оставил при себе.
Церемонный поклон и бесстыдный поцелуй украдкой.
Принц отправился домой, а рубашка его осталась у меня — в качестве первой семейной реликвии.
Глава 4
За ужином я рассказала родителям обо всем, что произошло во время моего пребывания в Феантари.
— Это будто ледяной ветер внутри. И такая дикая скорбь, такое неутолимое, бесплодное стремление к тому, чтобы вновь чувствовать…
Я покачала головой. Вряд ли удастся облечь эти ощущения в слова.
— Это было ужасно. Но это очень важный опыт для меня.
Матушка мягко улыбнулась.
— Да. Такие моменты учат острее воспринимать те дары, что преподносит нам жизнь.
Несомненно. Эта мысль зрела в моем сознании, будто посаженное в плодородную почву зерно. Может, именно потому каждое движение — в радость, и хлеб особенно душист и мягок?
Я кивнула, опустив взгляд и внимательно рассматривая свой какао в чашке. Не знаю даже, как сказать о…
— Он ведь нравится тебе, да? — спокойно спросил отец.
Темнота за окнами густая, будто патока, и пахнет можжевеловым дымом.
— Очень. Мне так хорошо с Алариком. Но это… слишком сложно. То есть, всегда ли цель оправдывает средства? Он готов на все, чтобы исполнить свой долг.
Я сжала руки и замолчала на несколько мгновений.
— Это восхищает. Это пугает. Я понимаю, что не имею права осуждать Аларика, не пережив всего, что выпало на его долю — думаю, многие его раны получены во время плена, — но где мне взять силы ждать его? Каждый раз.
Родители сомневались — так же, как и я. Но они не были бы моими родителями, если бы не нашли тех самых, единственно верных слов.
— Знаешь, дочка, мой совет таков: подумай, стоит ли он того, чтобы ждать его возвращений, — сказал отец.
Забыв о трапезе, я смотрела на него с матушкой. Почему они любят друг друга — кроме того, что… просто любят? Сэр Томас выбирает расслабленные кашемировые свитера, леди Сиенна — строгие линии и жесткие ткани. Сэр Томас предпочитает уничтожать физически, леди Сиенна — морально.
Отец всегда высоко оценивал значение врожденных инстинктов, матушка же привыкла все тщательно взвешивать. И они в полной гармонии.
Но как обрести равновесие мне? Несомненно, к Аларику меня очень тянет. И неужели я позволю страху лишить меня возможности быть с этим дроу?
Тяжелый выбор.
И легче вряд ли станет.
***
Следующий день я провела в госпитале, где проходила практику, готовясь к поступлению в магистратуру. Мэтр Фредерик строг и серьезен, но мне удалось снискать его расположение уважением и преданностью своему делу, желанием постоянно совершенствоваться, и я очень благодарна учителю за те знания, которыми он щедро делится.
Смена выдалась нелегкой — во многом из-за женщины, обратившейся с весьма тяжелым случаем. После трагической гибели своего сына у нее начались серьезные проблемы с дыханием — альвеолы будто отказывались выполнять свои функции. Мэтр Фредерик задумчиво проводил тонкими пальцами по энергетическим линиям стихии воздуха. Белый цвет потускнел, стал тяжелым, серым.
Наставник всегда говорил мне, что тело узнает о проблемах души гораздо раньше, нежели сознание.
— Что же вы, голубушка, так себя мучаете?
В широко распахнутых глазах пациентки блестят слезы. Горечь и боль.
— Меня ведь… не было рядом, когда мой мальчик захлебывался… и…
Этель, откинувшись на кушетке, рыдает, не стесняясь уже.
Она переживала эти мгновения вместе со своим ребенком. Она винила себя — и потому наказывала.
— Вы ведь все понимаете, — мэтр, милосердный и жестокий, сел рядом с пациенткой. — Если душа, искра мудрости, оживлявшая его, пожелала обнулить дурные деяния рода — так тому и быть. Уважайте выбор своего сына, Этель.
Верные слова. В самом облике Фредерика нет ничего не-верного: стихии в полном взаимопонимании. У него черные глаза, холодные, внимательные. Белые волосы. Белый двубортный халат и черный агат — накопитель в кольце.
Голосу мэтра тяжело противиться, и пациентка устало опускает веки.
Вероятно, думается мне, кто-то из предков Этель по кровной линии отнял в свое время право другого на свободный выбор. Прочертил ограничительные линии, которых не должно было быть. А ведь тело с духом единое целое, и конечно, оно дало сбой.
— Лекарственные препараты ей помогут, — сказал мне позднее Фредерик. — Если она им позволит.
Как только мэтр покинул ординаторскую, где мы отдыхали, дверь скрипнула вновь, и в комнату неспешно и с достоинством вплыла миссис Одри Сален, старшая медицинская сестра.
— Лидия, какой приятный сюрприз. Я рада вас видеть.
— Взаимно, — сдержанно улыбнулась я.
У моей собеседницы узкое лицо, собранные в аккуратный пучок светлые волосы и нос с благородной горбинкой. На шее — сиреневый платок, воздушный, очаровательный, и улыбается она весьма дружелюбно, но синие глаза смотрят уж больно пристально и изучающе.
— Как дела у вас, душенька? — походка у женщины плавная, неспешная. Шорох длинного платья. Одри грациозно опускается на соседнее кресло.
Я отвечаю, что все хорошо и благодарю ее за внимание.
— О, чудесно.
Дальнейший разговор — кружевная вязь из слов, что нанизаны друг за другом с вполне определенным умыслом.
Иной раз, будто между прочим говорит Одри, с твоими знакомыми могут приключиться прелюбопытнейшие вещи. Вот взять хотя бы ее добрую приятельницу, миссис Терезу Малл. Когда для дочери сей достойной леди шили свадебное платье, по недосмотру на столе были оставлены тончайшие кружева.
— Редкого оттенка, душенька, будто топленое молоко.
И каково же было огорчение, когда выяснилось, что пушистый рыжий кот по прозвищу Колобок, любимец всей семьи, счел драгоценную материю прекрасной игрушкой.
— Кстати сказать. Я слышала, будто вы знаетесь с принцем итилири, наследником рода Астис.
Небрежность тона меня не обманывает ничуть — я вижу, как трепещут ее ноздри. Гончая, что почуяла добычу.
— Да, это правда, — отвечаю я.
Женщина складывает свои изящные ладони на коленях.
— И каков же он?
Я все более явственно чувствую сладкий яд в ее словах. Может быть, она и улыбается доброжелательно, но не желает мне добра.
Неприятная особа. К тому же особа, которая, как мне известно, не прочь посплетничать.
Матушка преподала бы ей урок, несомненно. Смогу ли я?
— Может, выпьем кофе?
Я встаю и направляюсь к столу для обедов.
Одри удивлена, но решает не подавать виду.
— Как мило. Мне два кусочка сахара, пожалуйста.
— Конечно.
Медальон, подаренный Алариком, всегда со мной. И я совершенно не горжусь, что в тот раз воспользовалась его содержимым. Если это можно считать оправданием.