Последним выступал Саймон Сент-Пол, отец повесившейся студентки-хаффлпаффки. Диана не могла с точностью утверждать, было ли скорбное, глубоко несчастное выражение его лица искренним — впечатление портило то, что Сент-Пол то и дело оглядывался в сторону Ярдли, словно хотел по его реакции удостовериться, что все делает правильно. Он поведал суду историю о том, как директор Снейп довел его дочь до самоубийства своими издевательствами. В чем именно эти «издевательства» заключались, опять же точных данных не было, достаточно того, что во время директорства Снейпа от методов «воспитания» семейки Кэрроу пострадало немало студентов, особенно с Гриффиндора и Хаффлпаффа. Многие, не выдержав обстановки в школе, настояли на том, чтобы после Рождества не возвращаться в Хогвартс, и продолжали обучение на дому или в других магических школах Европы. В любом случае, история с повесившейся девушкой должна была послужить очередным гвоздем в крышку гроба Снейпа.
— Я не знаю, господа судьи, что конкретно толкнуло мою дочь к самоубийству, — чуть дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом закончил Сент-Пол свою обвинительную речь, — точнее — я боюсь даже думать о том, что там могло произойти между нею и этим… подонком. Моя дочь не оставила записки перед смертью. Но я уверен, и многие студенты готовы подтвердить, что именно Снейп виновен в том, что моя дочь больше не захотела жить.
— Вранье! — ломающийся басок с трибуны для зрителей мог принадлежать только Лонгботтому. Красный, как рак, парень поднялся со скамьи, одновременно выдергивая рукав мантии из цепких пальцев своей бабушки. — Господин председатель Визенгамота, я прошу слова! Все было не совсем так!
Кингсли скривился, точно от зубной боли, но кивнул:
— Представьтесь, пожалуйста.
Неуклюже переваливаясь на длинных ногах и сутулясь, Лонгботтом спустился в зал. Новенькая мантия сидела на нем нелепо — как на огородном пугале, но зато на черном сукне гордо поблескивал орден Мерлина, судя по размеру — второй степени.
— А ему-то за что? — пихнула Диана Поттера в бок.
— За Нагайну, — пояснил тот, довольной улыбкой встречая своего однокашника.
Лонгботтом поравнялся с креслом, в котором сидел Снейп, и опасливо покосился в его сторону, но Снейп на его появление никак не отреагировал. Откашлявшись, Невилл начал:
— Я — Невилл Лонгботтом, студент школы чародейства и волшебства Хогвартс. Я учился в тот год, когда профессор Снейп был у нас директором…
— Насколько нам известно, седьмой курс вы так и не закончили, — перебил его Боунс.
— Не закончил, — согласился Лонгботтом, — но к делу это отношения не имеет. Когда произошло несчастье с Кристин, я еще учился там.
-Так что вы хотели поведать суду? — перебил его Боунс. — Если можно — побольше фактов.
Невилл снова откашлялся и, словно опасаясь, что его опять перебьют, зачастил:
— Я готов дать магическую клятву в том, что до самоубийства Кристин довел Амикус Кэрроу. Он трижды назначал ей отработку и после каждой из них она плакала в туалете Миртл, и в конце концов с одной из отработок она так и не вернулась. Кэрроу и раньше приставал к симпатичным старшекурсницам, но только к полукровкам, чистокровных он трогать боялся, и к Кристин он… тоже приставал. Она ничего никому не говорила, да только и мы не слепые и не глухие, все замечали, — тут он перевел дыхание и снова затараторил:
— Луиза Кросби с Рейвенкло ушла из школы, потому что не знала, как от него отбиться, и Пенни Кин тоже. Этот гад их запугивал, говорил, что жаловаться директору бесполезно, он, мол, в курсе. Мы верили, конечно. Дураки, теперь-то понятно. С отработок, которые назначал сам директор, все возвращались уставшие, как черти, но никто не лез в петлю и не писал родителям, чтобы немедленно забрали их отсюда.