По совести говоря, я не был уверен, что та девушка была действительно Мириам, но уж поскольку разговор принял такой оборот, мне не оставалось ничего другого, как настаивать на своем, и я настаивал. И все-таки та девушка, которая заперлась в кабине Курзала вместе с мохнатым парнем, была именно ты, я же прекрасно помню. Если ты так уверен, говорила Мириам, то и спорить бесполезно. Что тебе еще хотелось бы узнать?
Мне только этого и надо было: я хочу знать, чем вы занимались в тот день, те двадцать минут, в той кабине. Да ведь это же была не я, говорила Мириам, Но мне стоит завестись! Я становлюсь неумолимым, что твоя святая инквизиция (она тоже была неумолимой). Давай для начала признаем, что мужчина и женщина, голые, не запираются в пляжной кабине на целых двадцать минут, чтобы смотреть друг другу в глаза, давай признаем, говорил я. Но ведь я понятия не имею об этой истории, говорила она, если тебе так важно, я могу взять все на себя, но это будет ложь. Я согласен и на ложь, лишь бы ты мне рассказала, чем вы занимались в той кабине Курзала, в тот день, с тем волосатым парнем. Должен же я знать, наставляла ты мне рога или нет. Ну, если это называется наставлять рога, сказала Мириам, тогда считай, что наставляла. Выходит, это все-таки была ты в тот день и в той кабине? Да, сказала Мириам, это действительно была я с тем волосатым парнем. Значит, ты мне наставила рога, сказал я.
Я остановил машину на перекрестке, в том месте, где одна улица сворачивает к Фьюмичино, а другая — к международному аэропорту «Фьюмичино», и сказал Мириам, чтобы она сама решила, куда мы поедем. Но если бы она ответила: давай сначала съездим в Фьюмичино, а потом на пляж, я бы не согласился, потому что терпеть не могу песок и не умею плавать. Вы уже знаете, что я не создан для воды. Мириам минуту подумала, потом сказала: поедем смотреть самолеты. Так-то оно лучше, я просто благоговею перед самолетами. И вообще, там мне будет легче забыть всю эту историю с Курзалом, происшедшую три года тому назад, подумал я.
На террасе аэропорта всегда полно народу, по-моему, все только и ждут, когда какой-нибудь самолет в один прекрасный момент рухнет или взорвется в воздухе, никто в подобных мыслях, конечно, не признается, но это так. А я до глубины души восхищаюсь самолетами. С террасы аэропорта было видно, как с разрывающим горячий предвечерний воздух ревом взлетают «каравеллы» и «кометы», такие сверкающие, с удлиненными мордами, больше похожие на рыб, чем на птиц. Я объяснил Мириам, как работает реактивный двигатель. Мириам думала, что струя газа ударяет в воздух, а я пояснил, что она ударяет в самолет. Чтобы было понятнее, я привел в пример пулемет, поставленный на рельсы: пулемет, стреляя, откатывается назад не потому, что воздух оказывает сопротивление пулям, нет, пули пролетают через него с огромной быстротой, просто он оказывает давление на казенную часть. Потому и у реактивных самолетов скорость тем выше, чем меньше воздуха, чем он сильнее разрежен, а ракеты достигают наибольшей скорости там, где воздуха и вовсе нет, то есть в безвоздушном пространстве между Землей и Луной, между Землей и звездами Вселенной. Мириам была в восторге от моих пояснений и попросила объяснить ей еще что-нибудь. Я сказал, что людям есть чему поучиться у самолетов, но этого она уже не смогла понять.
Поршневой мотор, заметил я, рассказывая Мириам о двигателях, — уже вчерашний день, чем больше его усовершенствовали, тем больше усложняли, тогда как реактивный самолет много проще, потому что ракетные двигатели еще только осваиваются, но потом и они очень усложнятся и понадобится изобрести что-нибудь другое. Мириам хотела слушать еще и еще. Я объяснил ей, что керосин — это не что иное, как нефть, и не такой уж он особенный, как может показаться по названию. Я сказал, что в реактивном двигателе нет сцепления и что от изобретенного Леонардо принципа сцепления уже отказались, хотя Леонардо безусловно гений. А моторы внутреннего сгорания основаны еще на принципе сцепления.