— Черт возьми, — сказал он громко.
— Черт, — согласился Ваня Жигунов. — Салам, прапорщик. Привет, младший сержант. Мое почтение, солдатики. Сразу после учебки? Ну, тогда звания солдата вы еще не достойны. Вы — чижики. Кру-гом! Запрыгивать на броню, чижики, мигом! Куда? Как? Господи, что за остолопы!
— Будем ехать на броне? — удивился Ломоносов. — Почему не внутри?
— Когда-нибудь узнаешь, — скривил губы Жигунов, — когда будешь внутри, а бэтээр наедет на мину. Не дискутируй, браток. Не мудри, не думай, делай, что тебе приказано, причем быстро. Здесь Афганистан.
Казалось, что только их и ждали, потому что не прошло много времени, а транспортеры (колонна насчитывала их более десяти) заревели двигателями, засмердели выхлопами, затряслись и тронулись. Ванька Жигунов перекрестился украдкой. Ломоносов посматривал на него со странным выражением лица. Леварт молчал. Он отсутствовал. Он думал о Тане.
Ехали. На повороте дороги удалось сосчитать машины колонны. Их было четырнадцать: БРДМ, идущая во главе, две БМД, две БМП, один МТ-ЛБ[28] и восемь бэтээров. Все входили в состав разведроты 345-го гвардейского парашютно-десантного полка из Баграма. Леварт и его группа были здесь только на прицепе, их забирали по пути. Десантура выделила им в качестве транспорта последний БТР в колонне, так что теперь они давились выхлопами всего конвоя и собирали всю пыль.
Ехали. Молокососы из пополнения, сначала бледные, судорожно схватившиеся за поручни и на каждой выбоине бьющие друг друга по головам мушками акаэмов, постепенно приходили в себя, даже пытались шутить и ругаться солдатским матом, пока Жигунов на них не шикнул. Они замолчали и широко открытыми глазами поглощали пейзаж: глиняные стены дувалов, мимо которых проходила колонна, дуканы, ослики, женщины в паранджах, таджики в тюбетейках, низкие заросли зеленки,[29] грязно-бурые скаты гор под сапфировым афганским небом.
Ехали. Жигунов уснул. Леварт делал вид, что спит. Чтобы избежать вопросов Ломоносова и необходимости отвечать на них. Какой-либо фамильярности.
Олег Евгеньевич Станиславский был научным сотрудником Московского государственного университета имени Ломоносова. От этого и происходила его военная кличка. В МГУ Ломоносов делал научную карьеру. Какое-то время. Точнее, до того времени, когда он что-то заявил. А может, подписал. Что-то, чего не следовало заявлять, а тем более подписывать. Вскоре после того, как он заявил, или, возможно, подписал, Ломоносов из МГУ вылетел. Тут же вслед за этим пришла повестка из военкомата, и не успел он оглянуться, как уже ехал эшелоном в Туркменистан. Попав в 40-ю армию с клеймом смутьяна и политического подстрекателя, легкого житья там не имел и свое наверняка получил. На учебке в Ашхабаде слегка ожил, потому что там щемили не так сильно, перспектива Афганистана умеряла пыл сержантов. Ломоносов же совсем не хотел вписываться в стереотип кретина и университетского придурка. Служил образцово, а поскольку был не глуп, вскоре, ко всеобщему изумлению, щеголял с лычкою ефрейтора на погонах. На которые, как теперь оказалось, ему добавили еще одну лычку.
Леварт, вообще-то говоря, не питал особой симпатии к диссидентам, нарушителям спокойствия, вольнодумцам, всевозможным противникам социализма и советского строя, критикам представителей власти и господствующих в СССР порядков. Не то чтобы он был слепым приверженцем этого строя, чрезмерно любил социализм и обожал людей при власти. Боже сохрани, ко многим вещам и делам в своей отчизне относился он весьма критично, а советской власти и ее сановитым представителям, случалось, иногда желал далеко не всего самого лучшего. Но в глубине души и тихо. Людей, которые делали это громко и демонстративно, Леварт не уважал, считал их помешанными и склонными к саморазрушению. По его мнению, полагать, что социализм можно свергнуть, а Советскому Союзу как-то навредить тем, что ты публично критикуешь, ходишь на демонстрации, подписываешь протесты относительно Чехословакии, открытые письма касательно Солженицына, равно как и поешь «We Shall Overcome» на митинге с Анджелой Дэвис, — так полагать могли только фантазеры, мечтатели, личности наивные и психически недоразвитые. Его собственный опыт в этом отношении был более чем печальный. Он сам с ленинградским вузом попрощался за неосторожную подпись под петицией в защиту кого-то. Имени подзащитного он не запомнил, в эффективности защиты сомневался, а если благодаря всему этому кто-то и понес урон, то вовсе не Советский Союз. С тех пор он решил держаться подальше от диссидентов всех мастей. Решение это обновилось в предафганской учебке. С диссидентами там было скорее туго, что не означало, что их там не было вовсе. И следовало бдительно остерегаться дружбы с ними. Психическая недоразвитость и склонность к самоуничтожению, опасные у друга на гражданке, на войне могли оказаться и вовсе губительными. Так что в Ашхабаде Леварт последовательно охлаждал все дружеские инициативы Ломоносова. Твердо решил он придерживаться того же и сейчас. Товарищеские отношения и братство оружия — пожалуйста. Но дружба вовсе не обязательна.
28
МТ-ЛБ (многоцелевой тягач легкий бронированный) — советский плавающий бронетранспортёр.