Леварт не знал, что Бармалей тогда еще был жив.
— Смерть вторая… — прошептал он с усилием. — Озеро огня…
Майор искоса посмотрел на него. Потом взял под руку и увел в сторону Бастиона, подальше от рыскавших по полю боя санитаров и парашютистов из прибывшей с подкреплением бронегруппы. Леварт шел на несгибающихся ногах, по-прежнему в полусознании, по-прежнему в отупении и бесчувствии. И, несмотря на отупение, он дал себя поразить. И удивить.
Ибо Савельев, к изумлению Леварта, опустился на колени. Стал на колени. Упал на колени. Глубоко поклонился окровавленной земле и рассыпанным по ней гильзам. Потом поднял голову и широко перекрестился.
— Помяни, Господи Боже наш, — начал он, — преставившихся рабов Твоих, братьев наших, яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная, избави их вечныя муки и огня геенскаго, и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя.
Он перекрестился еще раз, еще раз низко поклонился.
— Тем же милостив им буди, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякого греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.[181]
Леварт непроизвольно перекрестился. Молча.
«Если то, что произошло в пещере, — подумал он, — было чем-то большим чем галлюцинация и героиновый глюк, то я должен вернуться. К ней. В этом мире я уже не найду себе места. И вообще не хочу искать. Я сделал свой выбор. Это уже не мой мир. Я должен вернуться».
Савельев поднялся, что было для него явно трудным. При таком увечье стояние на коленях его, видимо, сильно замучило. Он посмотрел на Леварта, массируя колено и будто ожидая чего-то.
— Товарищ майор.
— Слушаю.
— Вы молились.
— Действительно? — Савельев слегка улыбнулся. — Даже не верится. Просто ужас, что война с человеком делает. Я мог бы, — он поправил на себе комбез, — объяснить, в чем дело, возвышенным и напыщенным образом. Сказать что-нибудь о том, как кошмар войны приводит к тому, что даже безбожники находят в своих затвердевших сердцах дорогу к Богу и вспоминают слова молитвы. Но я не большой любитель высоких слов, к тому же объяснение гораздо проще. Я родился в религиозной семье, с молитвами имею дело почти с детства. Даже в те времена, когда это было чревато суровыми последствиями, в доме бабушки всегда молились. Тихонько, как сам понимаешь. Что ж, времена изменились, последствия более мягкие… Но, пожалуйста, лучше не говори об этой молитве никому в госпитале.
— В каком госпитале?
Майор быстрым движением достал из кобуры свой стечкин и выстрелил в плечо. Леварт рухнул на колено. Схватился за плечо, открыл рот, чтобы крикнуть. Но только застонал.
— Санита-а-а-ар! Сюда-а-а! — Майор спрятал пистолет, бросил Леварту индпакет, индивидуальный перевязочный пакет. — Возьми, прижми к ране. Как кадровый военный, ты должен уйти с этой заставы в качестве трехсотого, иначе будут вопросы, возникнут подозрения, и будешь иметь кучу неприятностей. Не теряй сознания. Или теряй, какая разница, и так заберут тебя санитары, уже бегут сюда. Бывай. Ты, наверное, спрашиваешь себя, — Савельев вопреки своему заявлению вовсе не собирался уходить, — с какой это радости я трачу время и боеприпасы на то, чтобы избавить тебя от неприятностей. Так вот, чтоб ты знал, я тоже когда-то видел золотую змею. И пошел за ней, но в отличие от тебя вовремя остановился. Но тебя понимаю. К тому же, — добавил он, на этот раз действительно уходя, — следует помочь родственнику в затруднительном положении. А ведь мы с тобой родственники, поляк, хоть и дальние. Все есть в делах, все, и велика, чрезвычайно огромна сила бумаги. Моя бабушка Елизавета Петровна, урожденная Молчанова, та ортодоксально религиозная, из многочисленного рода купцов Молчановых, так же, как и твоя, была родом из Вологды. Так что, как говорится, кровь — это не водица. Бывай, родственничек. Помог, как мог, теперь справляйся сам.