Леварт не знал, но представлял себе, что самый жестокий бой завязался на «Муромце», командирском блокпосту. Атака была такой мощной, что в принципе там не дожно было остаться ни живой души, моджахеды атаковали четыре раза. И четыре раз отступали, отходили, устилая землю трупами. Что когда разорванный взрывом снаряда из РПГ погиб Захарыч, сержант Леонид Захарович Свергун, за треногу встал уже четырежды раненый Бармалей. Что по его приказу солдаты забрали раненых и отступили вниз к вертолетной площадке. Бастион был последним шансом, где они могли дождаться помощи. Что после этого на «Муромце» осталось только двое защитников, чтобы прикрыть отход остальных. Бармалей, старший прапорщик Владлен Аскольдович Самойлов и сержант Дмитрий Ипполитович Гущин. Что огнем с утеса и пекаэма, а потом гранатами они отбили еще одну атаку, после которой однако сражаться они были не в состоянии. Когда моджахеды вошли наконец в беззащитный блокпост и достали ножи, появилась наконец помощь. Предваренная быстрым и внезапным налетом Су-17. Кассетные бомбы, напалм и нурсы покрыли всю территорию и два захваченных душманами блокпоста: «Руслан» и «Муромец». Оба превратились в черное пепелище.
Леварт не знал, что Бармалей тогда был еще жив.
— Вторая смерть, — с усилием прошептал он. — Озеро огня.
Майор искоса смотрел на него. Потом взял за локоть и повел в сторону Бастиона, подальше от снующих санитаров и десантников из прибывшей с подкреплением бронегруппы. Леварт жестко переставлял ноги, он был в полубессознательном состоянии, весь отупевший и нечувствительный. Несмотря на отупение, он смог удивиться.
Потому что Савельев к изумлению Леварта встал на колени. Пал на колени. Глубоко поклонился окровавленной земле и рассыпаным по ней гильзам. Побыл в этом положении минуту. Потом поднял голову и широко перекрестился.
— Помяни, Господи Боже наш, — начал он, — преставившихся рабов Твоих, братьев наших, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная, избави их вечныя муки и огня геенскаго, и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благ, уготованных любящим Тя.
Перекрестился еще раз, еще раз низко поклонился.
— Тем же милостив тому буди, и веру, я же в Тя, вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякого греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Леварт инстинктивно тоже перекрестился. В молчании.
Если там, в пещере, было что-то большее, чем галлюцинация и героиновый бред, подумал он, то я должен вернуться. К ней. В этом мире я уже места себе не найду. И вообще не хочу искать. Я уже выбрал. Это уже не мой мир. Должен вернуться.
Савельев встал на ноги с видимым трудом. Было ясно, что его искалеченная нога сильно мешала ему стоять на коленях. Массируя колено, он посмотрел на Леварта. Как будто чего-то ждал.
— Товарищ майор.
— Да.
— Вы молились.
— Серьезно? — Савельев слегка усмехнулся. — Не верится. Это страшно, что война делает с человеком.
— Я мог бы. — он поправил на себе комбез. — высказаться высокопарно и эмоционально. О том, какой кошмар эта война, что даже безбожники находят в своих затвердевших сердцах дорогу к Богу и вспоминают слова молитвы. Но я не люблю пустословия, а все объясняется проще. Я происхожу из религиозной семьи и слыхал молитвы с раннего детства. Даже во времена, когда это грозило серьезными последствиями, в доме дедов молились. Потихоньку, как сам понимаешь. Но молились. Что же, времена изменились, последствия смягчились… Но все-таки лучше не рассказывай никому, пожалуйста, об этом в госпитале.
— В каком госпитале?
Хромой Майор быстрым движением вытащил стечкин из кобуры и выстрелил ему в плечо. Леварт рухнул на колено. Схватил себя за руку, открыл рот для крика. Но не закричал.