– Вижу, тебе пришлось туго… Но ты справился. Молодец, Лиот. Я горжусь тобой.
– Мне приятно слышать похвалу из ваших уст, госпожа.
– Я хочу наградить тебя… Ты не думал о свободе?
Лиот помолчал, обдумывая предложение Шаки, а затем спокойно ответил:
– Нет… Никогда не задумывался над этим. Что я буду делать на свободе? Бродить по дорогам и просить милостыню?
– Ты хороший музыкант и мог бы зарабатывать этим ремеслом.
– Оно не всегда прибыльно, и вряд ли я смогу содержать семью.
– Значит, ты согласен служить мне до конца своей жизни?
– Вы хорошая госпожа…
– А если мне придётся продать тебя и ты попадёшь к плохому господину?
Лиот с тревогой взглянул на госпожу.
– Вы собираетесь нас продавать? Разве ваши дела настолько плохи?
– Нет, это гипотетический вопрос.
– Тогда я буду умолять вас оставить меня при себе… К тому же… – раб нерешительно умолк.
– Что?
– Я и Оссис… Мы полюбили друг друга и ждали вашего возвращения, чтобы просить вашего разрешения на создание семьи…
– Вот как? – усмехнулась Шака. – Малышка Оссис прибрала тебя к рукам?
Лиот смущённо потупился.
– Ладно, ступай… Я подумаю над твоей просьбой. А ты подумай над моим предложением…
Преступление и наказание
Поздним утром яхта отчалила от пристани и, подгоняемая дружными ударами вёсел, направилась вверх по течению Скаарра. Алданки, при свете дня с любопытством рассматривавшие город, восхищённо переговаривались, стоя у левого борта. Вполуха прислушиваясь к их удивлённым и восхищённым восклицаниям, Шака невольно преисполнилась гордости за свой родной город. Она стояла на носу яхты, любуясь проплывавшими мимо пейзажами и погружаясь в приятные воспоминания.
К деревянному причалу, от которого вела прямая дорога к замку, пристали после полудня. Их прибытие осталось незамеченным, чего и хотела Шака. Верхом, в сопровождении пеших алданок и рабов, Шака въехала в ворота замка. Её появление стало для многих полной и неприятной неожиданностью.
Первым вышел ей навстречу сержант Аведон, командир замковой стражи. Он рассыпался перед госпожой в любезностях, поздравляя с благополучным возвращением. Затем прибежал запыхавшийся управляющий, а следом за ним и сенешаль. Оба раскланивались едва не до земли, и сыпали поздравлениями и восхвалениями её прекрасного и здорового вида. Шака строго посмотрела на всех троих и сухо обронила, проходя мимо:
– Подайте мне обед и разместите моих людей. После обеда жду вас с докладами.
Шака поднялась к себе, в полузабытые апартаменты, и Оссис последовала за ней. Раньше такая весёлая и болтливая, сегодня рабыня выглядела странно грустной и молчаливой. Но Шаке было не до душевных переживаний служанки, ей предстояли куда более серьёзные разбирательства.
После обеда она перешла в приёмный зал, где когда-то покойный дель Шаммонд выслушивал доклады подчинённых и вершил домашние суды, и приказала Оссис привести учениц. Она редко пользовалась этим помещением, предпочитая разбираться с делами на местах. Судов она не проводила ни разу, передав эту привилегию управляющему и сенешалю. Солдат же наказывал их непосредственный командир.
Сев в широкое, не очень удобное кресло, покрытое запыленной шкурой, девушка молча и как бы равнодушно посмотрела на переминающихся с ноги на ногу управляющего и сенешаля. Лишь сержант Аведон держался спокойно, по-видимому, его совесть была чиста.
В зал вошли алданки и остановились перед госпожой, ожидая распоряжений.
– Вы устроились, пообедали? – спросила Шака их по-алдански.
– Да, госпожа, – ответила за всех Эликс, которую девушки единогласно выбрали за старшую.
– Станьте вот здесь… Вы будете моей поддержкой. Я хочу устроить судебное разбирательство над нечестными служащими. Если мне потребуется кого-либо наказать или предать немедленной смерти – действуйте без колебаний.
Девушки согласно склонили головы и стали на указанные места, слегка расставив ноги и положив ладони на обнажённые мечи.
Шака жестом приказала управляющему приблизиться и потребовала книгу приходов и расходов. Тот, нервничая и потея от страха, положил ей на колени толстенный фолиант, переплетённый в кожу. Шака открыла его с конца и пролистала записи за последние пятнадцать месяцев своего отсутствия. Вначале они велись аккуратно, затем в них начали появляться подчистки, а последние несколько месяцев записи велись так плохо, что в них трудно было разобраться.