— Ладно вам, мужики, все о делах и о делах.
— Разливай, Стас, а Ефим нам расскажет, как в Америку съездил.
— Вы знаете анекдот про то, как еврей в Израиль ездил? — сказал Фима, когда приятели выпили по первой под селедочку с картошкой. — Так вот уехал Рабинович в Израиль на ПМЖ. Через месяц пришел в советское посольство и попросился обратно. Ему разрешили вернуться. Через месяц он опять попросился в Израиль. Ему говорят: «Вы уж определитесь, где вам лучше». А он им: «Что тут дрек[3], что там, но дорога…»
— Что ты там делал, Ефим, баранку крутил на Брайтон-бич?
— А вы знаете историю о том, как Рабинович песок в Израиль возил? — Приятное тепло растеклось по телу Фимы, ему вдруг стало хорошо и уютно, как давно уже не было, хотелось быть остроумным и веселым, и его понесло. — Едет Рабинович в Израиль на велосипеде и везет с собой ящик с песком, килограммов так на сто. Таможенники, конечно, обалдели — такого еще не было. Все перекопали — нет ничего в песке, проверили — не золотой ли. Оказался обычный песок. Делать нечего — пропустили. Через неделю опять песок везет, Опять проверили и пропустили. Он опять везет. Их начальник чувствует — что-то не то, а поймать за руку не может. Тогда он позвал Рабиновича к себе в кабинет, закрыл дверь и говорит: я тебе ничего не сделаю и товар твой не конфискую, только скажи мне, по честному, в чем заключается твой гешефт[4], чем ты торгуешь? Как чем, — говорит Рабинович. — Велосипедами.
— Во дает, — залился смехом Деркун. — А при чем тут песок?
— Я тебя умоляю, Никита, — сказал Рыженков. — Не бери в голову — бери на грудь.
— Не, Стас, уважаю евреев, жизнерадостные ребята, их дерут, а они крепчают. Прими меня, Ефим, в свою нацию.
— Не советую, — сразу посерьезнел Стас. — Это все равно, что всю жизнь ходить под следствием. Вроде и свободен, но в любую минуту тебя могут вызвать к следователю, и, чем это закончится еще не известно…
— Святая правда, — согласился Фима. — Но даже не в том дело. Чтобы стать евреем нужно пройти обрезание, а ты знаешь, Никита, что отрезают пропорционально прожитым годам. Тебе уже за сорок, подумай о жене…
— Да ну вас, мужики, — обиделся Никита. — Давайте лучше о бабах. Есть тут у меня одна парикмахерша, в твоем вкусе Ефим. Роскошная дамочка, и цену себе знает.
— Ой, гевалт[5], не надо, — замахал руками Фима. — У меня нет таких денег.
На следующий день Фима проснулся с головной болью. Язык во рту был как рожок для обуви, в живот кто-то напихал кирпичей. Он не сразу сообразил, где находится, и долго смотрел на ободранные стены и потолок в разводах. Что было вчера, он с трудом вспомнил, но вот планы на сегодня совершенно не укоренились в голове. А ведь что-то они с Никитой хотели предпринять.
Фима свесил ноги с кровати и уставился в пол. Процесс мышления никак не запускался. Видимо вчера он совершенно посадил мозговой аккумулятор. И тут зазвонил звонок.
— Алло, Ефим, услышал он энергичный голос Деркуна. — Ты еще дома, а я тут на Солянке, «Киргиз» здесь крутится, надо брать. У меня с собой только газовый пугач. Захвати с собой что-нибудь посущественнее, и не забудь браслеты. Все, жду.
Фима бросился в ванную и чуть не сбил Розу Марковну.
— Ефим, я сварила вам яйца в мешочке. Куда вы бежите сломя голову?
— Брать «киргиза».
— Зачем? Вам же не за это платят. Нужно только узнать что им нужно.
— Отвяньте, тетя, вот возьмем и узнаем.
Никита расхаживал возле ворот особняка взад-вперед, как зверь в клетке. Тигр…нет, пантера, он был весь в черных джинсах и в кожанке, Время от времени он поднимал руку и поглядывал на часы.
Фима издали помахал ему рукой, он заметил и пошел навстречу. Но произошли события, которые скомкали теплую встречу собутыльников.
Из ворот особняка выехал зеленый «Фиат», и остановился у проезжей части, чтобы пропустить поток машин. И в это время автоматная очередь прошила лобовое стекло автомобиля. Никита моментально сориентировался, откуда стреляли, и бросился в подъезд дома напротив. Фима ринулся за ним, доставая на бегу из брючного кармана незаконную «беретту». Дверь в одну из квартир на лестничной клетке третьего этажа была распахнута настежь. Некоторое время Блюм и Деркун, прислушивались, что происходит в квартире.
— Ушли, — Сказал Фима и проскользнул в прихожую.
Квартиру видимо собирались ремонтировать: мебель вывезли, пол застелили газетами. Прихожая была заставлена мешками с цементом, упаковками плитки, банками с краской. В одной комнате стояли грубо сколоченная малярная времянка, в другой возле открытого окна лежал «калаш».
— Ушли через чердак или через другую квартиру, — сказал подошедший Никита.
— А может и через подвал, пока мы брали штурмом квартиру, — предположил Фима.
— Пойдем посмотрим пока менты не наехали.
— Ты иди на чердак, а я посмотрю, что там в подвале.
Дверь в подвальное помещение была заперта на замок, щеколда оторвана. Из-под ног Фимы юркнула здоровенная крыса. Здесь было душно и смрадно. Сплетения разнокалиберных труб напоминали внутренности какого-то гигантского животного.
— Вот так, наверно выглядело чрево кита, в которое угодил библейский Иона, — вдруг пришло в голову Фиме.
Сквозь грязные окошки-щелки под потолком пробивался тусклый свет. Одно окно было разбито. Фима приставил к стене, валявшиеся на полу кирпичи и не без труда выбрался из окна во двор.
Посредине двора был разбит сквер с качелями, «стенками» для лазания, песочницей и мрачного вида «теремком на курьих ножках». Возле песочницы Фима заметил матерчатую перчатку. Он поднят ее и сунул голову в дверь теремка. И тут чья-то сильная рука зажала ему рот. Одновременно он ощутил укол в области лопаток. Фима высвободиться, но руки ему не подчинились. Он хотел лягнуть неведомого противника ногой, но ног у нег не было. Весь белый свет вдруг превратился в точку, а через некоторое время погасла и она.
Очнулся Блюм на кухне. Он был накрепко привязан к батарее. Напротив него, за кухонным столом сидели двое азиатов в одинаковых белых рубахах навыпуск синих портках. Он были как два фарфоровых изолятора на столбе — холодные и безучастные.
Бандиты с аппетитом уплетали вареную колбасу, ломти которой они отрезали от батона огромным тесаком.
— Салям алейкум, — выдавил из себя Фима.
Один из бандитов помахал тесаком у него перед глазами и приложил палец к губам — молчи.
Фима напряг память, чтобы вспомнить что-нибудь киргизское и выдал:
— Якши, амангельды, аскар акаев, чингиз айтматов, блин…
Бандиты никак не прореагировали на его эрудицию. Фиме стало страшно. Лоб его покрылся испариной. Чтобы немного успокоится, он стал осматривать помещение. Медленно-медленно он обследовал глазами замызганную газовую плиту, полку с алюминиевыми кастрюлями и поварешками, допотопный холодильник. Ни одна из этих убогих вещей не говорила о характере своего владельца или владельцев. Стол, табуретки, веник в углу — абсолютно безликие, казенные предметы. Где-то он уже видел такую кухню. На столе нож, очень необычный, нечто среднее между топором и ножом, как такие ножи называются?
Взгляд Фимы пополз по стене вверх и… На бельевой веревке под потолком висели женские трусики. Фима плохо разбирался в женском белье, но даже ему было понятно, что эта вещь не из гардероба госслужащей или работницы макаронной фабрики. Черные, шелковые, кружевные, как они оказались в этой пещере Али Баба и разбойников? Может эти головорезы убили фотомодель?
— Эй, мужики, скажите, наконец, что вам надо? — снова заговорил Фима. — Я подозреваю, что вы меня с кем-то перепутали. Давайте разберемся…
Но бандиты не хотели разбираться. Один из них взял со стола тряпицу, на которой лежала колбаса, и запихал ее пленнику в рот.
Насытившись, бандиты дружно рыгнули, попили воды из-под крана, хотя на полке стояли стаканы и вышли из кухни. Некоторое время слышались их голоса, но разобрать о чем они говорили, и на каком языке было невозможно. Потом хлопнула дверь.