— Я принес вам книги.
— Очень обязана. — Алена взяла их и спрятала в кухонный шкаф. — Но вы ведь прибыли сюда не для этого.
— Вы удивительно проницательны, — заметил Феофан. — Разумеется, я приехал ради вас.
— Стало быть, теперь вы, видимо, хотите познакомиться с черпаком! — весело воскликнула она.
— Если я удостоюсь вашего поцелуя, можете угостить меня хоть метлой.
— Что это вы себе вообразили, господин Менев? — ответила Алена. — До сей поры вы меня в упор не замечали, а теперь так нежданно-негаданно…
— До сей поры вы, Алена, еще были ребенком, а теперь вы красивая женщина.
Она залилась ярким румянцем и молча склонилась над плитой, а Феофан подошел к ней сзади и тихонько поцеловал в затылок. Алена восприняла это спокойно.
— Теперь вы довольны?
— Да.
— Тогда уходите, иначе тетушка меня выбранит.
Она проговорила это, не глядя на юношу, и, лишь когда он уже стоял у порога, бросила в его сторону мимолетный, но ласковый взгляд.
Вечером священник с женой и сыновьями пожаловали в Михайловское поместье.
— А где Алена? — поинтересовалась Зиновия.
— Она занимается изготовлением рождественских яслей, — ответила Февадия.
Феофан незаметно выскользнул на улицу и пешком поспешил в церковную усадьбу. Во дворе он увидел служанку, которая начищала ваксой огромные сапоги священника.
— Барышня у себя в комнате, — сказала она, — а больше здесь сейчас никого.
Феофан миновал сени и без стука вошел в светелку, где за большим столом сидела Алена и как раз золотила звезду, которая должна была парить над яслями.
— Я знала, что вы придете, — спокойно и решительно произнесла она. — И так даже лучше: мы сможем объясниться без помех.
Феофан присел на сундук, стоявший возле стола, и взял ее руку.
— Мне для работы нужны обе руки, — сказала она.
— Давайте все же сперва поговорим.
— Хорошо. Итак, чего вы добиваетесь? Вы доставите мне неприятности, если будете продолжать в том же духе. Шутите свои шутки с какой-нибудь другой девушкой.
— Для меня это серьезно, Алена, — пробормотал он. — Я люблю вас, люблю всем сердцем.
— Красивые слова.
— Я говорю правду, и если вы не можете быть добры ко мне, то лучше скажите сразу, не мучьте меня напрасно.
Алена посмотрела на него и потом опустила голову на нежно вздымающуюся грудь.
— Мне уйти?
Она не проронила ни слова.
— Вы меня ненавидите?
— Вовсе нет.
— Но ваше сердце, верно, принадлежит другому.
— И это не так.
Он медленно поднялся, привлек ее к себе и поцеловал, и она в этом поцелуе отдала ему всю свою бесхитростную и добрую душу.
— Однако вам не следует сюда приходить.
— Где же еще я могу вас увидеть?
— В Михайловке или у старушки Фабрицовой.
Феофан опустился перед ней на колено.
— К чему эта поза, — сказала Алена, — разве я молодая графиня? Будьте ж благоразумны.
Но поскольку он не хотел быть благоразумным, в ней внезапно проснулось все ее озорство. И прежде чем он догадался о ее намерении, она мазнула его кистью с золотой краской по носу. Нос теперь блестел, точно орех на рождественской елке, а Алена громко и по-детски непосредственно хохотала.
— Ну, хватит, — сказала она, насмеявшись, — у нас есть и другие вещи для золочения, кроме вашего носа. Помогите же мне. За дело!
Феофан подсел к столу и помог ей оклеить мхом и посыпать золотым песком сотворенные из мягкой бумаги горы, прикрепить звезду и ангела, который принес пастухам благую весть, расставить овец вокруг источника, сделанного из осколка зеркала, и эффектно расположить трех святых волхвов с их свитой, слонами и верблюдами.
— Вы уже успели что-нибудь прочитать из тех книг, которые я вам принес? — между делом спросил он.
— Да, я прочла первый том «Парижских тайн».
— И что вы по этому поводу скажете?
— Я полагаю, своими книгами вы совершенно вскружите мне голову.
Когда Февадия воротилась домой, Алена все еще сидела перед яслями, однако строгая правительница церковной усадьбы тотчас заметила, что ее племянница чем-то смущена.
— Здесь был кто-то? — начала она допрос.
— Никого.
— Почему же ты покраснела, когда я вошла?
— Не знаю.
— Или ты тайком лакомилась?
— Нет, я этого не делала.
Февадия обшарила карманы Алены.
— А ну-ка, встань, — сказала она наконец.
— Зачем же?
Алена затрепетала, но это не помогло. Могучим рывком Февадия приподняла ее и к своему изумлению обнаружила, что племянница сидела на книге.
— «Парижские тайны». Кто тебе это дал?
— Наталья.
— Гм, а где же первый том?
— Вот.
Алена достала и его.
— Это книга не для тебя, — решила Февадия и конфисковала роман. Но к тому моменту, когда попадья в большом белом чепце уже лежала в постели, любопытство пересилило-таки праведное негодование. Она взяла с ночного столика книгу и для начала принялась ее перелистывать.
— Что за сумасшедшие вещи пишут эти французы! — бормотала она. Однако «сумасшедшая вещь» мало-помалу, точно раскаленными щипцами, захватила ее — обычно такую хладнокровную и трезвую женщину. В конце концов, открыв первую страницу, она погрузилась в чтение. И читала до тех пор, пока бледный свет утренней зари сквозь занавески не проник в комнату.
На следующий вечер Феофан поджидал Алену в хате старушки Фабрицовой. Девушка ухаживала за бедной старушкой, когда у той поднималась температура, и, кроме того, при любой возможности чем-нибудь ее одаривала. Вполне естественно, что крестьянка, не имевшая ни мужа, ни детей, ни родственников, была слепо ей предана.
— Барышня вышивает у меня домашние туфли для господина священника, по случаю предстоящего Рождества, а сумочка для милостивой госпожи попадьи уже готова. Замечательно, когда знаешь толк в таком рукоделии! — со вздохом проговорила она и затем занялась своей кошкой.
А Феофан, исполненный приятного беспокойства, все выглядывал в маленькое оконце на улицу, пока не увидел Алену в длиннополом овчинном тулупе и в высоких мужских сапогах, пробирающуюся по глубоким сугробам в сторону хаты.
22. Женская игра
Любовь ли это? Ненависть?
Так наступил сочельник с его строгим постом, предпраздничным беспокойством и торжественной просветленностью. С самого утра никто не брал в рот ни крошки, не выпил ни капли. А между тем на кухне жарили, варили и пекли так, словно поставили себе целью запастись съестным на неделю. Возникали исполинские пироги, намазанные вареньем мазурки,[49] внешне напоминающие шахматные доски, и высокие бабы — достойные подражания Вавилонской башне. Служанки, поминутно хихикая, чистили рыбу, крутили плюшки, забивали домашнюю птицу, обдирали дичь, и посреди этой кутерьмы как полководец стоял Адаминко.
Двоюродная бабушка сидела в кресле с высокой спинкой и молилась по своему древнему молитвеннику. Менев с помощью турецкой трубки превращал гостиную в преддверие ада. Аспазия, вытянувшись на диване, читала «Assommoir»[50] Золя, Наталья играла с Феофаном в шашки. Лидия спала, обняв мопса, Зиновия же сидела у окна спальни, сквозь морозные узоры на стеклах смотрела на раздольный белый ландшафт и размышляла. Она неспешно окинула внутренним взором свою прошлую жизнь, а затем подумала о будущем и о Сергее. На сердце у нее было тоскливо, чего с ней давно уже не случалось.
Время тянулось с томительной медлительностью. И все вздохнули с облегчением, когда солнце, в конце концов, утонуло в снегах и начало смеркаться. Теперь дамы занялись туалетами. Накануне Мотуш привез из окружного города четыре короба с таким же количеством новых вечерних платьев. Счета у торговца, у портного и у скорняка выросли до астрономических размеров, однако никто больше не тревожился по этому поводу, и такая же расточительность, такая же азиатская роскошь царили на кухне и в погребе.
49
Мазурек — род ватрушки, украшенной сверху продольными и поперечными полосками из теста.