Так незаметно подошел канун Великого поста. До самого утра продолжался бал в замке графини. Поспав немного на соломе, постеленной прямо в зале, господа на санях отправились в Михайловку. Здесь сели играть в рулетку, а на кухне дворня тем временем стряпала — к обеду и ужину одновременно. Дамы поочередно удалялись, чтобы навести последний лоск на свои туалеты, потому что веселые дни Масленицы собирались завершить маскарадом.
После сытной трапезы каждый ненадолго прикорнул прямо там, где его сморил сон. Февадия задремала в большом бабушкином кресле, Винтерлих — под обеденным столом, дядюшка Карол — на вышеозначенном столе, а Феофан — перед дверью Зиновии.
Когда стемнело, начали наряжаться. Музыканты настраивали инструменты, и скоро танцевальный зал заполнился цыганами, неаполитанками, арабами, индусами, шотландцами, рыцарями времен короля Собеского, мифологическими и литературными персонажами.
Сергей, одетый Гамлетом, стоял, прислонившись к одной из деревянных колонн, украшавших вход, и глядел на проходящих мимо него пестро разряженных привидений. Зиновия шла с Каролом: он — в образе Геркулеса, с веретеном в руке; она — как Омфала, с львиной шкурой на плечах, сжимая палицу.
Февадия преобразилась в московскую боярыню семнадцатого столетия и напоминала ожившую коробку с красками. Ее высокий, похожий на диадему головной убор сверкал золотом, фальшивыми бриллиантами и жемчугами. Серебряные каблуки желтых сафьяновых сапожек цокали, как копыта рысистой лошади.
Лидия в костюме знатной китаянки и Алена, одетая голландской крестьянкой, смотрелись очень эффектно, как, впрочем, и Аспазия, представлявшая фурию Столетней войны, королеву Изабо.[67] Графиня Коморовская в роскошном одеянии Альдоны из «Конрада Валленрода»[68] появилась под руку с майором, вступившим под своды зала в образе великого магистра Тевтонского ордена.
На Винтерлихе был костюм нищенствующего монаха, Лепернир играл роль пажа эпохи Анны Австрийской.
— Ну, как дела? — спросила Зиновия меланхоличного Гамлета, легонько похлопывая его по плечу. — Все не можете позабыть бедную Офелию?
— Ты же знаешь, прекрасная царица, — возразил Сергей, — что я слегка помешался, а дураки всегда упрямы.
— Такое помешательство излечимо.
— Как?
— По методу Гиппократа, огнем и железом, — ответила Зиновия. — Хочешь, я тебя вылечу, несчастный Гамлет?
— Ты кажешься мне опасным врачом.
— Здесь поможет только одно средство. Пламя новой любви и рабские цепи, наложенные красивой женщиной.
— То есть тобой?
— Почему бы и нет. Короткая узда вам бы очень пошла, принц…
В этот момент к прекрасной царице приблизился Натан Мудрый — господин Менев — и разлучил ее с датским принцем. Зато теперь к принцу подошла статная турчанка в белом, расшитом золотой нитью бурнусе, который оставлял открытыми ее изящные ножки в красных парчовых чувяках и великолепные руки, унизанные серебряными браслетами. Турчанка пристально посмотрела на Сергея из-под плотной чадры, целиком закрывавшей ее голову, и протянула ему букет.
— Это ваш «селям»? — с улыбкой поинтересовался Гамлет.
— Именно так, — ответила она звонким голосом. — Сумеешь разгадать его смысл?
— К сожалению, я слишком плохо знаю язык цветов, — сказал принц, с веселым любопытством разглядывая букет.
— Хочешь, я тебя научу?
— Прошу тебя.
— Оранжевый цветок, — чуть слышно объяснила она, — выдает мне, что ты любишь одну красивую женщину, а цветок шпорника предостерегает тебя от нее.
— Это совершенно излишне.
— Предостережение, видимо, опоздало?
— Я не люблю ни оранжевый, ни другой цветок, я вообще никого не люблю.
— Однако тебя любят.
— Сразу видно, что ты с Востока, потому и рассказываешь мне сказки.
— Нет, мой друг, вот здесь молодая роза, и в ней заключена пылкая любовь.
— А как быть с шипами, которые окружают розу? Однажды они уже больно укололи меня.
— Это не причинило тебе большого вреда. А она все-таки тебя любит.
— Очень скрытно, надо заметить, — усмехнулся он.
— Так оно и есть, ибо эта ромашка указывает на свойственную ей гордость. Однако фиалка и барвинок подтверждают, что она тебя любит, чисто и скромно, и что она всегда будет любить тебя. А вот этот маленький голубой цветочек говорит тихо-тихо: «Не забудь меня».
Тут она попыталась ускользнуть, но он схватил ее за руку и больше не выпускал. Теперь он узнал ее, и сладкая радость заставила его сердце забиться сильнее.
— Твои цветы лгут, — сказал он.
— О, это очень надежные прорицатели.
— Правда? Я все же любим? Но я не могу поверить — ни цветам, ни твоим красивым глазам. Я знаю эту розу, разве я должен назвать тебе красавицу с шипами, ранившими мне сердце? Теперь это сердце мертво, а ты приходишь, чтобы потешиться надо мной…
— Нет, это не так, совершенно не так, — быстро ответила она с серьезностью, которая казалась одновременно ребячливой и очень искренней.
Сергей посмотрел на девушку и медленно приложил ее ладони к своей груди.
— Продолжай рассказывать твою сказку, — пробормотал он, — она так прекрасна…
— Я вовсе не сказочница, — возразила та. И сквозь чадру, как ему показалось, рассмеялась с милой девичьей шаловливостью. — Я волшебница.
— Ты права.
— Волшебница, которая умеет пробуждать мертвых…
— Испробуй свою силу на мне, но боюсь, тебя ждет неудача. Мое сердце мертво, как мышь, с которой жестоко поиграла красивая кошечка.
Темные глаза вспыхнули, и из-под чадры послышался приглушенный радостный смех.
— Следовательно, стоит сотворить чудо?
— Нечто подобное.
— Хорошо, я за это возьмусь, а сейчас прощайте.
Она вырвалась и растворилась в маскарадной сутолоке.
Между тем в темном углу позади оркестра Феофан перешептывался с Аленой. Он затеял с ней легкомысленную игру и слишком поздно заметил, что собственное его сердце оказалось ставкой в этой игре, что он сам угодил в ловушку, которую приготовил для девушки. Здесь, где все дышало радостью и красотой, в этой интригующей путанице красок и звуков, он в первый раз почувствовал, что влюблен в Алену. Он с нарастающим восхищением любовался ее фигурой, ее свежим лицом, светившимся в обрамлении густых светло-русых волос, благотворным здоровьем этого создания, для которого, казалось, и были выдуманы голландская юбка и блекло-золотистый чепец.
— Ах, ну что ты делаешь, глупый! — сказала Алена, когда он погладил ее по руке. — Ты себе все придумал. Разве я дама? В такую простую девушку, как я, не влюбляются.
— Именно в такую, Алена, — заверил ее Феофан. — Капризы душат любовь, ведь она — птица, которая предпочитает опуститься на дерево в тихом лесу и там свить себе гнездо.
— Мне это непонятно, я только вижу, что ты так закатываешь глаза, будто играешь в театре.
— Я в тебя влюблен.
— И что дальше?
— Ты должна стать моей женушкой.
— Чепуха! Представляю, какая бы из меня получилась дворянка.
Она рассмеялась громко и грубо, но тем не менее это был милый смех, и он чрезвычайно понравился Феофану, ибо что только не понравится влюбленному человеку!
Неподалеку от этой молодой парочки образовалось забавное трио: господин Винтерлих, зажатый между Февадией и Лидией, торчал, как гвоздь в стене. Он даже шелохнуться не мог — Февадия завладела его правой рукой, а Лидия мощно прижалась к левому плечу.
Зиновия, которую забавляла эта сцена, ненадолго остановилась поблизости, но смогла уловить только несколько обрывочных фраз.
— Я могла бы пообещать вам милый домашний быт, — говорила Лидия, — а кроме того, приятную жену, которая сделала бы вашу жизнь по-настоящему уютной.
— Любой брак в конечном итоге ярмо, — заявила Февадия, тяжело отдуваясь под усеянной золотыми блестками шубой.
67
Изабо (настоящее имя Изабелла Баварская, 1371–1435) — королева Франции, с 1385 г. супруга Карла VI Французского.
68
Альдона — дочь литовского князя, героиня поэмы Адама Мицкевича «Конрад Валленрод» (1828).