— Зиновия, — запинаясь, пролепетал Феофан, — я с собой покончу, если ты меня оттолкнешь…
— И какой же вид смерти ты выберешь? — насмешливо поинтересовалась Зиновия. — Кинжал, яд, воду или веревку? Я рекомендую тебе застрелиться, это самое легкое.
— Ты не веришь, что я это сделаю? — крикнул Феофан, выпрямляясь.
— Напротив, — сказала Зиновия, поднявшись с дивана и заряжая свой револьвер, — я очень на это надеюсь. Еще никто не лишал себя жизни из-за меня, я просто сгораю от нетерпения пережить наконец и эту главу романа. — Она протянула ему пистолет. — Вот, если ты в самом деле любишь меня, то застрелишься у меня на глазах, и притом сейчас же, не сходя с места.
Феофан взял револьвер и приставил себе колбу.
— Погоди, — остановила его Зиновия, — я тебе скомандую, нажмешь на курок при счете «три». Раз!
Феофан побледнел, как саван.
— Два!
Пистолет задрожал у него в руке.
— Три!
Он не нажал на курок, а отшвырнул пистолет в сторону.
— Ты меня разыгрываешь.
— Я? Ты, братец, меня не знаешь! — воскликнула Зиновия. — Но как я вижу, тебе не хватает смелости. Уходи, я тебя презираю.
Гордо вскинув голову, она быстро зашагала взад и вперед по комнате.
— Зиновия! Не ввергай меня в отчаяние!
Он бросился перед ней на колени, и она, скрестив на груди руки, с любопытством взглянула на него сверху вниз.
— Хорошо, я положу конец твоим мукам, — молвила она. — Я сама тебя убью.
Ей стоило огромных усилий сохранять серьезность в этот трагический момент. Однако Феофан избавил ее от необходимости и дальше сдерживаться. Как только она направила на него ствол револьвера, он вскочил на ноги и пулей вылетел из комнаты. А Зиновия бросилась на подушки дивана, чтобы наконец от всего сердца расхохотаться.
— Что тут случилось? — спросила Аспазия, просовывая голову в дверь.
— Кошачья комедия, — проговорила Зиновия. — Да ты входи, входи.
— Мне хотелось бы с тобой посоветоваться.
— Слушаю.
Аспазия подсела к ней.
— Поклонение Лепернира начинает меня тяготить. Я собиралась лишь немного развлечься с ним, чтобы скоротать время, а он воспринял это дело всерьез и теперь мучает меня требованиями свидания с глазу на глаз.
— Откажи ему без лишних разговоров, у тебя есть прекрасная возможность дать ему отставку.
— Ты полагаешь? А если Менев узнает?
— Он не узнает ничего.
— Ах, мне вообще не следовало пускаться в подобную авантюру! — вздохнула Аспазия.
— Я повторяю: пусть он явится, и ты скажешь ему всю правду прямо в глаза.
— Пожалуй, так действительно будет лучше.
40. Гром среди ясного неба
Любая женщина — стекло.
И делать опыт не годится,
Способна ли она разбиться:
Иной раз случай шутит зло.
Дожди прекратились, ледяной ветер подул над равниной, разорвал серый занавес, свисавший с неба, и быстро высушил улицы и дороги. Солнце приветливо осветило зеленеющие всходы и украсившиеся почками деревья, вороны с радостным карканьем перелетали с места на место, воробьи стайками собирались на плетнях, первые ласточки облетали соломенные деревенские кровли.
В михайловском дворе опять стояли три роковые, крытые холстом повозки, а перед домом — на корточках, на лавках, на досках и на ступеньках — сидели евреи в черных лапсердаках. Это была форменная осада. Поскольку денег ни у кого, даже у Зиновии, не было, двери заперли. Однако настырные кредиторы устроили пост снаружи, готовые наброситься на любого, кто переступит порог. Первым, кто угодил им в лапы, оказался Менев.
Поскольку на этот день была назначена давно запланированная охота на волков. Едва он с ружьем вышел на крыльцо, евреи с жалобными причитаниями окружили его плотным кольцом и принялись хватать за одежду.
— Высокородный барин! Мы будем довольны даже мизерным платежом, — умоляли они, — по десять гульденов на человека.
— Ни копейки, — сухо отрезал Менев и вскочил на лошадь, которую подвел Мотуш.
Теперь появилась Зиновия.
— Милостивая госпожа, — завопили евреи, целуя ее в плечи и в локти, — подсобите нам, скажите высокородным барыням свое слово, чтобы они немного нам заплатили.
— Прочь с дороги, — закричал Менев, — иначе я по вам выстрелю.
Все тотчас же расступились. Он рысью поскакал за ворота, а Зиновия спаслась, юркнув обратно в дом.
Между тем через некоторое время к крыльцу подкатила коляска, и Зиновия вернулась с бабушкой Иваной и Лидией. Разъяренные евреи столпились вокруг дам. Каждый из них норовил отпихнуть сотоварища и, жалобно причитая, размахивал высоко над головой своим счетом. И только благодаря кнуту Мотуша дамам удалось-таки сесть в коляску и благополучно отбыть со двора. Однако озлобленные кредиторы тоже залезли в свой рыдван и преследовали их по пятам по имперской дороге до самой столицы округа.
Только теперь Наталья осторожно высунула голову в окно, потом медленно приоткрыла входную дверь и пересекла двор, чтобы затворить и запереть на засов ворота.
За этим занятием она вдруг услышала сердечное «С добрым утром!». На улице остановился, верхом на лошади, Сергей.
— Вы наконец вернулись? — приятно удивившись, спросила Наталья.
— Я только что прибыл.
— Меня это очень радует, но дома никого нет, кроме мамы, да и той нездоровится. Зиновия же недавно уехала в город. Если вы пришпорите лошадь, то еще успеете ее нагнать.
— Почему вы опять так недоброжелательно настроены, Наталья?
— Вам со мной, видать, очень скучно, — ответила девушка, простодушно надув губки.
— Напротив, я беседую с вами даже тогда, когда вы ни слова не произносите, когда я могу просто на вас смотреть.
Наталья счастливо улыбнулась.
— Однако вам все же не следует задерживаться подле меня, — сказала она, — потому что сейчас мне лучше побыть одной. Вы не сердитесь за то, что я говорю вам это?
— Нет, разумеется, не сержусь.
— Тогда я немного вас провожу.
Она вышла за ворота и рядом с его лошадью, которую Сергей пустил шагом, двинулась по деревне. Они почти не разговаривали, а только все чаще поглядывали друг на друга. И на ее лице, как и на его, светилась тихая радость. У пересечения улиц Наталья остановилась и протянула ему руку.
— Здесь я попрощаюсь, — сказала она. — Когда я вас снова увижу?
— Как только вы этого пожелаете.
— В таком случае приезжайте еще сегодня. Хорошо?
— Я рад, что могу приехать. Адье!
— До свиданья!
Когда Наталья вернулась, из дома доносился беспорядочный шум, слуги стояли на дворе и шушукались. Потом отчетливо послышались голос Менева и громкий плач Аспазии. Наталья стремглав взбежала по ступенькам и прошла в салон, где ее мать, прижав к лицу носовой платок, лежала в кресле, а отец, гневно сопя, расхаживал из угла в угол, в то время как Лепернир, бледный как покойник, стоял, прислонившись к окну.
— Оставь нас одних, — приказал ей Менев.
— А мне, наоборот, кажется, что мое присутствие здесь крайне необходимо, — спокойно возразила Наталья.
— Впрочем, я не против, чтобы ты узнала, до чего опустилась твоя мамаша.
— Стилян! — вскричала Аспазия. — Пощади меня перед моим ребенком!
Наталья приблизилась к Аспазии и обняла ее, словно желая защитить.
— Моя мама не может сделать ничего плохого, — проговорила она.
Аспазия в порыве нежной признательности схватила руку дочери и поцеловала ее.
— Ты, видать, собираешься ее оправдывать? — снова разбушевался Менев. — Или ты станешь лгать, — продолжал он, обернувшись к жене, — отрицая, что я застал тебя во время любовного свидания?
— Я не стану лгать, — выдавила из себя вконец уничтоженная Аспазия. — Я провинилась, но не настолько, как ты полагаешь.
— Это фразы из твоих французских романов, — возразил Менев. Потом остановился перед Леперниром и вперил в него мрачный взгляд. — Вы, молодой человек, вероятно, понимаете, что при сложившихся обстоятельствах нам остается делать. В обществе существуют законы, которые никому не позволено безнаказанно нарушать.