Надзиратель закрыл дверь. Я растянулся на постели, в последнее время я почти не покидал ее, чувствуя себя в ней словно в корзине аэростата: далеко от действительности и уютно.
Из-за жары в камере стоял неприятный запах, но я к нему привык. Я мечтал о могиле Андре. Я пытался вообразить ее себе. Напрасно думают, что все могилы похожи друг на друга. Каждой присуща своя «атмосфера». Мне представлялось, что могила моей жены должна выглядеть строго. Камень с выгравированными на нем буквами… И, может быть, несколько цветков?
Все сильнее меня мучило желание отправиться туда. Мне казалось, что только присев на этот камень, я смогу по-настоящему вкусить покой.
Но мысль о письмах неотступно преследовала меня. Возможно, Сильви положила их в сейф в каком-нибудь банке? Они были бесценны, ибо могли спасти человеческую жизнь.
Наконец, спустя день, Сильви все-таки пришла. Больная лодыжка снова давала о себе знать, и Сильви опять начала хромать. На этот раз она сменила костюм на серое платье, сшитое той же самой портнихой, — это было сразу видно — и слегка напоминавшее сутану. Спереди сверху донизу застегивающееся на пуговицы, с чересчур широким поясом, чересчур маленьким воротником и недостаточно глубокими складками. Что-то подсказало мне, что именно из-за этого уродливого платья, которое еще не было готово накануне, она не пришла, как обещала, ко мне. Сильви вела себя как невинная девочка. Она хотела покорить меня окончательно и воображала, что в этой тряпке будет неотразима. Она еще не знала, что все, до чего она дотрагивалась, обращалось в прах. Она обладала ужасным даром: все, с чем она соприкасалась, делалось смешным. Иногда ей удавалось произвести обманчивое впечатление. Было у нее то, что артисты называют «интересный ракурс». То есть, если взглянуть на нее под определенным углом, она могла бы ввести в заблуждение. Но в том то и дело, что только углы в ней и были: в итоге они только подчеркивали ее уродство, ее удручающую нескладность.
Я не потрудился выразить неудовольствия по поводу ее отсутствия накануне. И не удостоил взглядом платье, а одному Богу известно, как она ждала этого оценивающего взгляда мужчины!
— Добрый день! Вы принесли письма?
— Нет!
— Но я ведь вам сказал…
— Послушайте, Бернар, эти письма являются документами, которые имеют жизненную важность.
— Метко сказано, — усмехнулся я.
— Я не могу позволить себе носить их с собой… И потом к чему вам себя мучить?
— Если вы не принесли их из-за меня, то напрасно: я знаю их наизусть!
Говоря это, я словно бросал ей вызов. Она нахмурилась. А когда она хмурилась, ее лицо темнело как небо перед грозой. Оно мрачнело, все черты его заострялись.
— Значит, вы так сильно любили ее?
— Кто говорит о любви? Все дело просто в самолюбии.
— Нет, Бернар… Письма помогли вам что-то понять. Или, скорее, вы сами в глубине души решили, будто это открытие… В действительности же это плоды вашей фантазии. Теперь вы разыгрываете преступника, получившего прощение!
— Вовсе нет!
— Да! Вот почему я не принесла вам писем. Ваша жена изменяла вам! Вам надо бы радоваться. Вы можете тешить свое самолюбие, говоря себе, что отомстили ей!
Вот тут она уже не понимала. Я убил Андре не из чувства мести, ведь в момент убийства я не знал о ее измене!
Тот факт, что я убил ее, не имел ни малейшей связи с тем фактом, что она на самом делебыла любовницей Стефана!
Но этого тонкого нюанса никто, кроме меня, не мог понять.
Впрочем, я не испытывал никакой жажды мщения. Все, что я хотел…
Но кто бы в это поверил? Все, что я хотел — это присесть на могильный камень и объясниться с кладбищенской тишиной… ОБЪЯСНИТЬСЯ!
Мне хотелось кричать Сильви о своем горе и о своей ярости; но мысль о письмах и желание завладеть ими помогли мне сдержаться.
Я должен был продолжать игру… Еще совсем немного — чтобы добиться своей цели. Я не имел права потерпеть неудачу и в этом!
— Дорогая Сильви, вы не можете знать, как губительно влияет тюремное заключение на моральное состояние человека. Тем более — человека слабого! Ах, как бы я хотел очутиться в домике, о котором вы мне рассказывали…
То был верный ход. Сильви сразу засияла. Я сказал именно то, что требовалось. Ее лицо просветлело.
— Правда, Бернар?
— Я мечтаю об этом домике с тех пор, как вы мне о нем рассказали… Мне кажется, я уже слышу пение петухов по утрам.
Она схватила меня за руку.
— Это будет просто сказочно! В вашей комнате есть такие декоративные балки…
«Моя» комната! Я закрыл глаза. Я не желал ее, этой комнаты! Несмотря на балки, яркий свет, кретоновые занавески, до блеска начищенную мебель, она представлялась мне более мрачной, чем моя одиночка! Меня влекла не комната в деревянном доме, а неизвестная могила.
— Знаете, Бернар, такие толстые, кривые, потрескавшиеся балки?
У меня уже была однажды комната, похожая на ту, что описала Сильви — во время свадебного путешествия с Андре… В захолустном местечке в Савойе… И были петухи по утрам…
Я просыпался раньше Андре и каждое утро от нечего делать считал балки. Их было четырнадцать… Считал каждый день, как будто не знал, сколько их было, как будто их количество могло измениться… Потом просыпалась Андре. Я говорил ей:
— Загадай какую-нибудь из балок.
Она устремляла сонные глаза на потолок. Я следил за ее взглядом. И угадывал, какая именно балка выбрана ею! Ее это всегда ужасно удивляло. Милая Андре! Я убил ее, несмотря на воспоминание об этих утрах!
— Вы увидите, Бернар!..
Нет, я не увижу! Что бы ни случилось, я ни за что не последую за этой девицей. Ни за что!
Однако, мы отклонились от темы.
— Сильви, дорогая, обещайте, что принесете письма завтра.
— Но для чего в конце концов?
— Я хочу хорошенько изучить текст, понимаете? Возможно, мы обнаружим нечто, что поможет сделать мои показания более убедительными.
— Вы же сказали, что знаете их наизусть!
Опять эта дикая ревность, вызывающая у меня лишь чувство жалости!
— Послушайте, Сильви, не надо понимать буквально; я помню в общих чертах…
— Я как следует изучила письма, поверьте — кроме психологического эффекта, они ничего не могут дать.
Я пожал плечами.
— Это с вашей точки зрения, любовь моя! Но ум хорошо, я два лучше. Согласитесь: ведь я знал этих людей, а вы — нет!
Она размышляла; мои слова не убедили ее.
— Вам не кажется, что было бы глупо упустить шанс, как бы он ни был мал? Быть на волосок от счастья и…
— Я принесу их завтра, но поклянитесь, что это не причинит вам боли.
— Клянусь!
Она покраснела, не решаясь продолжать. Как всегда, когда она волновалась, у нее на скулах выступили алые пятна.
— Бернар, вы ведь не любите ее больше, правда?
Вот где бесстыдство! Вот настоящая преступница — она, ревнующая к женщине, которую я убил!
Я сжал руки так, что ногти впились в ладони.
— Нет, Сильви, я не люблю ее больше!
Я испытывал к Сильви ненависть. Никогда ни один мужчина не полюбит ее, даже если он будет глух и слеп!
Ее маленькие змеиные глазки внимательно меня изучали. Она пыталась понять, насколько я искренен.
Я старался не утратить спокойствия под этим настойчивым взглядом.
— До завтра, Бернар. Вы меня не поцелуете?
Я различил сопение надзирателя за дверью и указал на нее пальцем, предупреждая Сильви. Она удалилась слегка прихрамывающей походкой. В общем, я спасся в последнюю минуту!
Глава XV
У старшего надзирателя, дежурившего днем, была красная физиономия пьяницы, будто перечеркнутая большими черными усами, какие носили в прошлом веке; судя по всему, он придавал им большое значение.
После того, как Сильви ушла, надзиратель задержался на минуту в моей камере, весело поглядывая на меня.
— Эй, Сомме, с адвокатом у вас, похоже, идет все гладко?
— Простите?
— Уж вы, по крайней мере, времени не теряете! Красоткой ее, конечно, не назовешь, но если выбирать не приходится… а?