По большому счету, из заложника одной ситуации (антисоветский охальник с суицидальной повесткой) он превратился в заложника другой – более рискованной. Виной всему была его вечная тяга брать на себя повышенные обязательства и нежелание оставаться на платформе «для-нас-это-неважно-мы-играем-музыку», как было написано на заднике гребенщиковского винила «Равноденствие» в 1988 году.
Кроме того, Летов любил Маяковского – тот фигурирует в одной из лучших его песен «Самоотвод», не говоря уж про стишок из «Прыг-скока». Ему, очевидно, нравилась сама идея поэта на службе у новой революционной власти. В 1997 году после концерта в «Полигоне» он сообщит примерно следующее: я не то что наступил своей песне на горло, меня вообще как такового нет, но имеет смысл заниматься только теми вещами, которые больше, чем ты сам. Фактически это было отражением его собственной установки из прошлой жизни, только с другим знаком: «Партия – ум, честь и совесть эпохи, а нас нет, нас нет, нас нет». В отличие от Маяковского, его революция проиграла, не предоставив ему ничего, кроме вдохновенной ярости в адрес довольно абстрактного врага, так что обращение «Товарищ правительство» ему было адресовать некому.
Национал-большевизм в чем-то был очередной формой рок-н-ролльного суицида, на тему которого он теоретизировал в 1980-е годы. Убей себя в государстве.
Евгений Колесов рассуждает: «Тут, возможно, сыграли роль какие-то генетические обстоятельства, все же у него отец убежденный коммунист был, член партии и боец настоящий, я думаю, это подсознательно как-то влияло. Егор никогда не декларировал себя как христианина, но подход к жизни у него всегда был христианский, ну а коммунизм как социальная задумка ближе всего к христианским принципам. Кроме того, при всей своей склонности к одиночеству он человек очень общительный. Он считал своей обязанностью что-то внушать людям – в каком-то смысле это были проповеди. К своей славе, да и вообще всей этой музыкальной составляющей он относился не как к цели, а как к инструментам. Он часто говорил: я никакой не музыкант, я поэт, но сейчас стихи сами по себе ни до кого не дойдут, поэтому, чтобы меня услышали, я должен забраться на какую-то гору. В „Русский прорыв“ его привело обостренное чувство подавляемой справедливости, это никакой не перформанс был. А потом он понял, что этот путь не слишком эффективный. Издержки слишком большие: весь этот негатив и маргинализация, – именно поэтому он в результате и отошел от дел. Не думаю, что у них были какие-то противоречия с Лимоновым и Дугиным, просто поутихло сотрудничество. Но само расставание прошло относительно спокойно».
Я крайне мало интересовался деятельностью НБП, но наличие в ней Летова вынуждало меня находиться в курсе событий. Это было несложно – два моих товарища имели к партии самое непосредственное отношение: в значительной степени – Андрей Карагодин, а в полной и безоговорочной степени – Тарас Рабко, чьи приключения заслуживают отдельной книги, я бы сказал, двухтомника. Именно благодаря активности Тараса Летов и угодил в НБП. В 1993 году Рабко прочел его интервью в «Комсомольской правде», где Егор, среди прочего, нахваливал лимоновскую книгу «Дисциплинарный санаторий», которая частично была напечатана в «Глаголе» в 1992 году в томике под названием «Исчезновение варваров». Тарас вырезал интервью и послал письмом Лимонову в Париж, подчеркнув то обстоятельство, что именно такой человек с его ресурсом популярности в молодежных кругах и необходим партии. Лимонов, естественно, знать не знал ни о каком Летове, однако охотно согласился, присовокупив в письме, что он тоже написал песню и хочет записать ее совместно с «Гражданской обороной» (идея не получила воплощения).
Тарас раздобыл телефон Летова (у директора издательства «Палея» Николая Мишина), позвонил, Летов обрадовался повороту событий, они вступили в активную переписку, так все и завертелось.
Со слов Тараса, общение вождя и идола было несколько нервным. Лимонов летовскую музыку никогда в глубине души не жаловал, а кроме того, ревновал к чересчур наглядной популярности и щедрым росчеркам ГрОб в подъездах и на заборах. Будучи настоящим провинциальным советским активистом, Летов откровенно коробил чуть более рафинированную партийную верхушку. Он мог, например, начать хвалить какую-нибудь свежую статью Солженицына – что Лимонову было уж совсем поперек горла. Другой случай – вождь пишет воззвание о том, как должен выглядеть настоящий национал-большевик, Летов немедленно возражает, что человек волен одеваться как ему угодно и нет ни малейшей нужды в униформе. В 1995 году, когда в Питере была избирательная компания по выборам Дугина в Госдуму под лозунгом «И тайное станет явным», Летов при всех начал поучать Курехина, как именно надо делать революцию, – и все тогдашнее политбюро НБП тоже было несколько фраппировано. Несравненную Наталью Медведеву Егор и вовсе раздражал – по каким-то причинам она сочла его бесполым существом.