— Согласен, — лаконично ответил Добранецкий.
Вильчур встал.
— Значит, вопрос решен, и я вас поздравляю. Добранецкий тоже встал и сказал:
— Прощайте, пан профессор.
Он протянул Вильчуру руку, но тот покачал головой.
— Нет, извините. Руки я вам подать не могу.
Добранецкий на какой-то момент застыл как
изваяние, потом вдруг резко повернулся и быстро вышел из кабинета.
У профессора Вильчура было еще довольно много работы. В его кабинете в шкафах и ящиках стола лежали книги, принадлежащие ему, записки, планы лекций… Следовало во всем этом разобраться, все это сложить, а затем попросить, чтобы запаковали. Когда он закончил эту работу, на улице уже смеркалось.
Вильчур оделся и, проходя через приемную, увидел Люцию. Она ждала его.
— Добрый вечер, панна Люция, — обрадовался он. — Я думал, что вас сегодня нет в клинике. Почему вы не заглянули ко мне?
— Я заходила сюда много раз, пан профессор, но над дверью вашего кабинета все время горела красная лампочка.
— Ах, да-да. Я был очень занят.
— Сегодня закончился ваш отпуск?
— Сегодня, — подтвердил Вильчур.
— Какой же вы нехороший, пан профессор! Все праздники ведь были в Варшаве, а я об этом ничего не знала.
Он улыбнулся, глядя на нее.
— А как вы узнали?
— У меня есть аж два доказательства вашего присутствия в Варшаве.
— Даже два?
— Да. Я звонила вам.
— Но Юзеф об этом мне ничего не говорил.
— Потому что вовсе не Юзеф подходил к телефону, а какой-то странный человек. Мне показалось, что… что он… Извините, пожалуйста, но мне показалось, что он душевнобольной.
— Душевнобольной?
— Ну да. Он говорил такие глупости и был, кажется, совершенно пьян.
Профессор рассмеялся и махнул рукой.
— Да, действительно. Это Емел. Вы знаете его. Это бывший наш пациент. Премилый человек.
— Премилый? — удивленно спросила Люция. — Кажется, был такой бандит в бесплатном отделении.
— Именно тот, — подтвердил Вильчур. — Это какой-то деклассированный интеллигент. Из него невозможно вытянуть, кем он был в прошлом. На сегодня он, действительно, бандит. Я даже не знаю, как его зовут. Познакомился я с ним много лет назад, и тогда, если мне память не изменяет, он назвался Обядовским или Обе-диньским. Сейчас носит фамилию Емел. Через год, возможно, сменит на какую-нибудь более удобную. Да, это странный человек. Он, действительно, бандит…
— И пьяница, — добавила Люция. — Мне было бы стыдно повторить вам все то, что он мне наговорил… Вы в самом деле пили с ним, пан профессор?
— Пил немного… может, многовато, — усмехнулся Вильчур. — Но вы одеты? Уходите?
— Да. Я ждала здесь вас, потому что курьер мне сказал, что вы скоро освободитесь.
— Прекрасно. Значит, идем.
Спустились легкие сумерки. Приятно дышалось свежим воздухом. Они перешли на другую сторону улицы. Профессор остановился и стал всматриваться в здание больницы. Почти все окна были освещены мягким белым светом. Высокий горделивый фасад представлял собой нечто достойное, спокойное и вечное.
Профессор стоял неподвижно. Проходили минуты. Озадаченная его необычным поведением, Люция заглянула ему в лицо и увидела две слезы, спадающие по щекам.
— Профессор! — произнесла она шепотом. — Что с вами?
Он отвернулся и, улыбнувшись, сказал:
— Разволновался немного. Я оставил здесь свое сердце…
— Оставили?
— Да, панна Люция. Оставил. Я никогда уже не вернусь сюда. Это — прощание.
— Что вы говорите, пан профессор?!
— Это так, панна Люция. Сегодня я был здесь в последний раз. Я подал рапорт об уходе, передал руководство профессору Добранецкому… Старый уже я, панна Люция.
Люция не смогла ничего ответить: ей сдавило горло. Она дрожала как в лихорадке. Вильчур заметил это и нежно взял ее под руку.
— Пойдемте. Собственно, ничего страшного не произошло. Обычный порядок вещей: старики уступают место молодым. Так было с зарождения земли. Не переживайте, панна Люция…
— Это страшно… это страшно… — повторяла она дрожащими губами.
— Ничего страшного. Все так убеждали меня в том, что я должен отдохнуть, вот я, наконец, и поверил им. Давайте оставим это в покое. Как вы провели праздники?