— Нормально, — просипел я и, кашлянув, чтобы немного прочистить горло, похвастался: — Но иногда бывает и лучше. Правда, не часто. Тебя как зовут?
— Ольга. — Она тряхнула головой, и вверх вороньим крылом взмыли иссиня-черные блестящие волосы. Эта Оля вполне могла бы рекламировать дорогие шампуни, а не прозябать в такой вонючей дыре, как больничка для зеков.
— А меня Константин, — представился я.
— Я знаю, — улыбнулась она. — Все я про тебя знаю. Лежи. — Она легко коснулась тонкими пальчиками моей руки. — Сейчас капаться будем, герой. — И легко вспорхнув с кровати, быстрым шагом направилась к выходу из палаты. Провожая ее почти влюбленным взглядом, я чисто автоматически отметил, что халат из синтетики очень плотно и сексуально облегает ее стройное тело. А под ним при каждом Олином шаге перекатывается круглая попка. И в этот момент до меня дошло, что вокруг по-прежнему стоит гробовая тишина. Я понял, что пока разговаривал с Ольгой, вся палата — все как один (те, кто был в состоянии) — внимательно и жадно наблюдала за нами. И не к месту подумал, что, наверное, кое-кто в этот момент аккуратненько мастурбировал под одеялом, старательно избавляя взглядом соблазнительную брюнетку от розового халатика. И она, конечно, отлично знает, что каждый раз, стоит ей зайти со стойкой для капельниц в какую-нибудь из палат, как тут же несколько рук шмыгают под одеяло. А в те дни, когда она выходная, зеки, изголодавшиеся за долгие месяцы по нормальным бабам, с нетерпением ждут ее смены, поскольку дрочат, взирая на толстых обрюзгших сестер или врачих, лишь доходяги и извращенцы. Интересно, ее хоть иногда возбуждает осознание того, что постоянно выступает здесь в роли порномодели? Вот Ангелину, конечно же, возбуждало бы.
Стоило Ольге выйти из палаты, как тишину тут же разорвал восхищенный возглас:
— Во блин, Костоправ, ты даешь! Да ты не Костоправ, ты Супермен. Чё ты, брат, сделал такое с нашей неприступной Ольгой Владимировной, что она перед тобой вся на цырлах? Как кошка, выгнула спинку.
Я приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, кто такой там меня знает.
— Лежи, брат, лежи, сейчас подойду. — С кровати, установленной напротив моей у другого окна, приветственно махнул рукой парень примерно того же возраста, что и я. Он спустил ноги на пол, шлепая задниками домашних тапочек, пересек проход, разделяющий два ряда шконок, и ткнулся узким задом туда, где только что сидела Ольга.
— Здорово, братан. — Парень протянул мне богато украшенную наколками лапу. — Я Миха Ворсистый. Смотрю здесь за всем этим сбродом.
— Откуда знаешь меня? — поинтересовался я, когда мы обменивались крепким рукопожатием.
— То есть как?.. — искренне удивился Ворсистый. — А кто про тебя не знает? И здесь, и в корпусах. Вся тюрьма только о тебе и говорит.
«Да, точно, — сообразил я. — Тюремный телеграф. — И ухмыльнулся про себя: — Не удавалось на воле, так прославился здесь».
— Ты, слышь, как… — тем временем бубнил Миха. — Как себя чувствуешь? Ништяк? Если хреново, так тока скажи, я отвалю.
И только я призадумался, а не сказать ли ему такое на самом деле, как это сделала за меня Ольга.
— Ворсиков! — рявкнула она, появившись палате. В руке медсестра держала стойку для капельниц, на которой были закреплены две бутыли с лекарствами. — А ну, брысь на место! Не успел человек в себя прийти, как у него уже гости.
Ворсистый проворно — даже слишком проворно — подскочил и устремился к своей кровати. Но по дороге за что-то запнулся и, как ветряк, несколько раз широко взмахнул длинными худыми руками, но на ногах устоял. Высоко вверх подлетел нарядный зеленый тапок с помпончиком и шлепнулся на одного из доходяг. А Миха, подогнув, как цапля, ушибленную ногу, замер возле своей кровати и длинно пустил все по матушке. Палата дружно заржала. Даже строгая, неприступная Ольга Владимировна позволила себе улыбнулся. И я не сдержался… И тут же меня скрючило от нечеловеческой боли. Я вцепился в край одеяла руками, зажмурил глаза и с огромным трудом сумел не застонать…
Наверное, мне потребовалось не меньше минуты на то, чтобы прийти в себя. Наконец я поглубже втянул в себя воздух и с трудом размежил веки. И первым, что увидел, было испуганное личико Ольги. Симпатичное, несколько кукольное личико. Большие — даже неестественно большие — темно-зеленые глаза, прямой носик, пухлые яркие губки. На вид ей было лет двадцать — не больше. «Странно, — подумал я, — и что ее держит здесь, в этом грязном тюремном стационаре? Неужели лишь мизерные надбавки к зарплате, кое-какие почти незаметные льготы и увеличенный отпуск? Впрочем, при доле старания и проворства из этой больнички можно сделать для себя золотое дно».